Но они ушли от Кенигсберга и приближались к Белоруссии.
После того как пилот потерял зрение, полет строился на новых для штурмана законах и отношениях. Главным стало что-то не поддающееся расчету.
Об этом свидетельствовала не только нераздельная общность, появившаяся между ним, штурманом, и пилотом, когда им не нужно было слов, чтобы понимать друг друга, не только ощущение причастности к чему-то величественному, рождающемуся на глазах, но даже и то, что, несмотря на весь ужас положения, штурман не испытывал ужаса.
Летая с майором Козловым, штурман никогда не чувствовал себя спокойно. Уходя даже на самое легкое задание, он не был уверен, что вернется обратно.
Майор Козлов не умел держать машину на курсе, что вызывало у штурмана напряжение и нервозность. Но даже не это было самым неприятным. Стоило самолету попасть в зону огня, как с пилотом начинало твориться что-то необъяснимое. Он словно деревенел и лез вперед напропалую, строго по прямой, не обращая внимания ни на огонь зениток, ни на боевой порядок, ни на команды штурмана. Не умея держать точный курс в спокойной обстановке, тут он не отклонялся ни на градус, и только чудо спасало экипаж от бессмысленной гибели. Каждый раз, видя, как этот сумасшедший лезет в самое пекло даже без малейших попыток защититься, штурман прощался с жизнью. Он был уверен, что рано или поздно майор Козлов угробит и машину и экипаж.
Штурману казалось, все дело в том, что майор Козлов не умеет летать. Но сейчас он понял, что дело было и в нем, штурмане. В их экипаже не было того главного, без чего нельзя победить и о чем штурман начал догадываться лишь сейчас. Вот сейчас, пожалуй, он сумел бы помочь майору Козлову.
Когда родилось это понимание? Возможно, в тот момент, когда пилот спросил его о довоенной профессии стрелка. А может, еще раньше, когда он сказал: «Они вышибли мне глаза». Ведь даже тогда штурман не почувствовал дыхания смерти, как чувствовал его даже в самых безобидных полетах с майором Козловым.
Так или иначе, между штурманом и миром рождались новые связи, и рождением их он обязан пилоту Добрушу.
Бесконечная ночь держит в своих объятиях одинокую машину. Ночь сплетена из звезд, луны и гула моторов. Но штурману этого мало. Глаза его жадно осматривают землю, отыскивая признаки жилья, хоть маленькую светящуюся точку. Отыскивают не как ориентир, не как поворотный пункт или пятно для визирования. Он хочет убедиться, что там есть человеческое тепло, хочет услышать сигнал сочувствия и ободрения... Ничего подобного с ним раньше не случалось.
— Командир, как вы себя чувствуете? — снова спрашивает он. — Вам лучше?
— Да. Лучше, — доносится до него голос.
«Ему действительно немного лучше, — думает штурман с облегчением. И тут же мрачнеет: — Надолго ли?»
— Где мы находимся? — спрашивает пилот после молчания.
— Скоро Белоруссия.
— Машина... В каком положении машина?
— Все нормально, командир, — поспешно отвечает штурман. Даже слишком поспешно. — Машина в порядке. Если вы можете прибавить немного газу...
— Ладно.
И штурман чувствует, как увеличивается тяга. Его прижимает к спинке сиденья, линейка ползет по планшету. Он придерживает ее.
Ох, как пустынна земля! Она словно вымерла. Ни единого огонька до самого горизонта, ни единого движения, ни единого следа человека. Только серые пятна лесов едва проступают сквозь ночь. Может, уже вся земля умерла, может, единственное, что от нее осталось, — это серые пятна лесов?
— Командир, доверните влево.
Правое крыло приподнимается.
— Достаточно.
Машина начинает выравниваться.
— Еще чуть... Хорошо!
Теперь они пройдут севернее Гродно, дальше от его зениток и истребителей. И от облаков.
Штурман пристально вглядывается в небо. Справа растет облачная стена. Штурман хорошо видит причудливые фантастические очертания, такие нереальные в лунном свете.
Они красивы. Но это кучевые облака, и штурман оценивает их теперь уже как элемент полета. Они вызывают в нем глухое раздражение. Он не может допустить, чтобы самолет попал в болтанку и на пилота свалилась дополнительная тяжесть. Нужно успеть проскочить их.
— Командир, прибавьте еще чуть газу...
Какая же она мучительно-необъятная, эта ночь!
...Командир истребительной эскадрильи майор Добруш был переведен в бомбардировочную авиацию с понижением в звании и должности. Причиной тому послужила гибель полковника Голубева, который инспектировал их истребительный полк.
У полковника Голубева было немало прекрасных качеств, необходимых военному человеку.
Он был требователен не только по отношению к другим, но в равной степени и к себе самому. Если было нужно, он не боялся идти на смертельный риск, не боялся сесть в машину и наравне с рядовыми пилотами сражаться против врага. И надо сказать, он неплохо дрался. На его счету было два сбитых самолета противника, хотя инспектирующему вовсе не обязательно принимать участие в боях.