Земля приближается.
— Идем точно... Высота триста, — сообщает штурман.
Впереди — посадочные знаки.
— Высота двести... Чуть-чуть доверните вправо. Достаточно. Хорошо, командир.
— Высота сто... Идем точно. Полоса хорошо видна, все чисто.
...Чувства Добруша напряжены до предела. Голос штурмана... Разве это нужно пилоту, чтобы посадить машину? Он должен сам видеть полосу. Сам!
— Высота семьдесят...
Хоть на мгновение. Только на одно мгновение.
— Пятьдесят...
Пилот снимает руку со штурвала. Секунда, и бинты летят на пол кабины.
— Десять. Чуть-чуть доверните влево. Возьмите штурвал на себя...
Только на мгновение...
— Пять...
Пилот открывает глаза. Снаряд во второй раз взрывается в кабине. Мир становится еще чернее.
— Два...
Если бы штурман увидел сейчас лицо пилота, он подумал бы, что тот сошел с ума. Пилот улыбался. Боль превысила все физические возможности человека.
— Один!
Самолет мягко касается земли. Рев моторов обрывается, будто обрезанный. Слышен стук амортизаторов.
Но Добруш уже ничего не слышит. Он выпускает штурвал из рук и повисает на привязных ремнях. В его меркнущем сознании проносится зеленый луг... голубое небо... ватные облака...
Этот полет он сделал от начала до конца, сложил по кирпичику, как каменщик складывает здание. Теперь он мог умереть.
РАССКАЗЫ
Николай ВОЛКОВ
Приключения с миллионами
Слышали, может быть, есть такая фельдъегерская связь? Так вот, в ней я и работал. Занимались мы тем, что перевозили денежные суммы, собирали выручку по магазинам, столовым, ресторанам и сдавали ее в банк.
Случалось перевозить большие ценности. Ну а там, где пахнет денежками, обязательно находятся желающие ими поживиться. Один такой не в меру предприимчивый субъект мне даже памятку по себе оставил на всю жизнь, вот здесь на боку, маленько левее сердца.
Но сейчас я вам расскажу не о том случае. В жизни, уверяю вас, встречаются положения много хуже тех, когда в тебя стреляют. Дело произошло в самом начале Отечественной войны. С первого же часа подхватила меня война и, как сухой лист, закружила. Едва я услышал по радио о бомбежке наших городов, как бросился в военкомат. Там меня тотчас же направили по моей военной специальности в танковую часть. На третий день мне удалось ее разыскать, а наутро мы уже вступили в бой.
Из боя я вышел цел и невредим, а как только явился на заправку и вылез из своей коробки, тут меня и зацепило осколком. Видите шрам над ухом?
Не помню, как меня отвезли в медсанбат, как отправили сперва в один, потом в другой госпиталь, как разбомбили в пути наш санитарный поезд. Обо всем этом мне потом ребята рассказывали, с которыми я лежал уже в третьем госпитале. Парни это были молодые, на жизнь смотрели легко. Анекдоты рассказывали, хохотали по всякому пустяку, а мне было не до смеха. Пока я по госпиталям без сознания валялся, фрицы уже перли прямо на Москву.
Никак у меня в голове не укладывалось, что немцы почти около моей родной Рудицы, где осталась моя семья: жена да трехлетняя дочурка — самые дорогие для меня люди на свете.
Письмо и аттестат на получение зарплаты я им послал в первые же дни, а потом не раз писал, но ответа все не приходило. Естественно, что это еще больше расстраивало меня, особенно с тех пор, как узнал, что Рудицу уже не раз бомбили. Я бы, кажется, все отдал и полжизни в придачу, только бы знать, что жена с дочкой благополучно уехала к своим родным в Свердловск.
Всем нам не забыть тех черных дней, тех рвущих душу сводок Информбюро... А ночные бомбежки все учащались. Вскоре пришел приказ о переводе нашего госпиталя в глубокий тыл, но выполнить его оказалось не так просто. Эвакуация города уже заканчивалась, когда подали наконец санитарный состав и для нас. Лежачих подвозили к нему на машинах, наспех укрыв их чем попало, вплоть до ковров и портьер. Нам, ходячим, живо выдали обмундирование и велели поскорей добираться до вокзала своим ходом.
Город поразил меня своим страшным мертвым видом. На улицах валялся всякий домашний скарб, пожаров никто не тушил.
На станции я разыскал знакомого железнодорожника и выпытал у него, по какому направлению нас повезут. Когда узнал, что по северному, то едва устоял, так у меня вдруг ослабли от волнения ноги. Ведь это означало, что мы проедем мимо станции Дроновка, от которой до нашей Рудицы всего-навсего каких-нибудь сорок километров по шоссе.
— Только как вы еще проскочите, — с сомнением покачал головой мой знакомый. — Говорят, на том направлении «он» особенно люто прет.