— Ты почему без телогрейки? — спросила она.
Тот виновато посмотрел на нее маленькими черными как уголь глазами, не зная, что ответить.
— Ты замерзла, мне жалко стало...
— А если простудишься и опять плохо будет?
— Нет, два раз подряд так не случается.
— Ложись, сейчас же ложись и усни! — И Татьяна так строго посмотрела на Абельдина, что тому ничего не оставалось, как сдаться.
Татьяна больше не спала. Приближался рассвет, его неуловимый призрак уже реял над тайгою. Предутренний ветерок гонял по реке шум перекатов — то близкий, то едва внятный. Во всплесках волн иногда чудился ей знакомый голос Хорькова. Она вскакивала и, прижимая к сердцу руки, встревоженная, прислушивалась к речному шуму. Потом, захваченная горестными воспоминаниями о человеке, которому все они обязаны своим спасением, долго ожидала утра.
День ничего нового не принес. Как обычно, всходило солнце над далекими горами, таял туман, и тайга, разукрашенная осенней желтизной, бесшумно роняла листву. Все холоднее становилось близ реки. Путники продолжали пробиваться на запад, потеряв счет дням, не зная расстояний.
Борис идти сам не мог. Татьяна с Абельдиным тащили его с собой. Снова на помощь ногам пришли руки, передвигались больше на четвереньках. И если бы не Селиткан, поддерживающий путников рыбой, если бы не ягоды, они давно бы отказались от борьбы.
И вот настало последнее утро — это было на седьмой день после гибели Хорькова. Еще в полночь огонь доел дрова. Взошла луна и осветила печальную картину. Рядом с забытым костровищем лежал живой человек, опухший, изъеденный ранами, прикрытый убогой одеждой. Трудно было узнать в этой бесформенной массе Бориса Полиенко. Вчера его оставили на последней стоянке. Он уже не мог подниматься. Уходя, путники натаскали ему дров, разожгли костер, оставили спички, ягод, двух поджаренных на костре хариусов. Татьяна и Абельдин, прощаясь, поклялись, что непременно вернутся к нему, разве только смерть перехватит их раньше...
Борис проснулся от холода. Ничего у него не выпало из памяти, с ужасом подумал, что теперь он один в этой глуши, оставленный товарищами, и что срок его жизни теперь измеряется всего лишь двумя хариусами, горстью жимолости и десятком спичек. Он уже не верил, что Татьяна и Абельдин смогут вернуться, не верил в чудо и молил судьбу ускорить развязку.
Утро было холодным. Тянула едкая низовка. Борис дрожал от холода. Надо было во что бы то ни стало разжечь костер, и он протянул руку к дровам, но не достал их. Тогда Борис попытался чуточку подняться, но не смог превозмочь острую боль в спине. Так и остался он прикованным к земле, не в силах пошевелиться, с единственным последним желанием — согреться.
Пар от влажного дыхания оседал кристаллической пылью на голой груди Бориса. Израненные ноги торчали колодами из-под лохмотьев. Он продолжал лежать на спине, наблюдая безучастными глазами, как гасли в небесной синеве звезды, загоралась утренняя заря. Всходило солнце последнего дня его мучений. Его слух уже не тревожил ни комариный гул, ни песни птиц, все отходило за какую-то невидимую грань. Уже ненужными были хариусы, дрова, спички. Ему очень не хотелось умирать таким беспомощным. Но он даже не мог прикрыть впалый, морщинистый живот, выглядывающий из широкой прорехи в рубашке...
В то же утро, в двух километрах от стоянки, на берегу Селиткана горел большой костер. Его окружали трое мужчин. Поодаль от них стояла палатка, лежали вьюки. В углу небольшой поляны паслись кони. Это шел из Экимчана по таежной тропе вьючный транспорт, направляясь на юг, к далекому прииску.
На огне варился завтрак. Люди о чем-то мирно беседовали, подталкивали в костер концы дров. Вдруг лошади всполошились и бросились врассыпную на поляне. Тотчас же из-под вьюков выскочила собачонка и понеслась к лесу. Мужчины вскочили, один из них схватил берданку.
В углу поляны, куда смотрели мужчины, дрогнула веточка, дрогнула и закачалась березка. Затем в просвете показалась горбатая тень. Она качнулась, приникла к стволу, и оттуда донесся непонятный звук.
— Вроде человек! — сказал один из мужчин.
— Никак женщина! — добавил другой.
Из чащи выходила Татьяна. Она хваталась руками за стволы деревьев, припадала к ним грудью, чтобы передохнуть, и с трудом волочила ноги дальше. Девушка слышала говор, видела дымок костра, но никак не могла приблизиться к нему. Она хотела крикнуть, но звука не получилось. Не устояли ноги, Татьяна упала и ползком выбралась на край поляны да так и осталась на четвереньках, не видя бегущих к ней людей.
Мужчины принесли ее к костру, дали несколько глотков сладкого чая, кусочек хлеба с маслом. А Татьяна все еще не могла поверить, что возле нее люди, и в нервном припадке щипала себя исхудавшими пальцами. А из глаз сыпались теплые горошины слез...