Он встретил глазами вскинутый на уровень его лба зрачок пистолета и, падая, успел рубануть поверх Бориса очередью из автомата.
Репнев тоже упал, выстрелив пару раз наудачу. Эхо далеко разнесло и передало звук выстрелов. Репнев приподнял голову. Копп катался по земле, пытаясь сбросить с себя нападавших. Тот, что лежал, кричал кому-то:
— Юрка, заходи с фланга.
По шевелению кустов Репнев понял, что его обходят, и тут же осознал, что кричат по-русски. Но кто? Партизаны? Полицаи?
— Ребята! — крикнул он, прижимаясь к земле. — Не стреляй! Свои!
— Какие — свои? — спросил, привстав на колено, тот, кто первым заметил Репнева. Он щелкнул выброшенным рожком, вставил в автомат второй и поднялся.
— Коли свой — покажись!
Из кустарника по обе стороны от него высунулись дула еще двух автоматов. Один был наш — ППШ. Репнев встал.
— Оружие брось! — приказал первый.
Он швырнул на землю пистолет и пошел, чувствуя всем телом, как легко сейчас первой же очередью порвать жилы, раздробить кости и разнести вздрызг все то, что называлось им, Борисом Репневым.
Трое разглядывали его в упор. Первый — голубоглазый, со скандинавской челюстью и неожиданно небольшим женственным носом на массивном лице. Второй, русый парень в немецкой пилотке с залихватским чубом на лбу, с ножом на поясе, стягивающем ватник, и третий — коренастый чернобородый мужик с угрюмым, исподлобым взглядом. За ними бился и хрипел спеленатый Копп с кляпом во рту,
— Кто будешь? — спросил, голубоглазый.
Борис с надеждой разглядывал их. Но ничего, что говорило бы об их принадлежности к своим: ни звезды, ни красной повязки. Пилотки немецкие... Полицаи?
— Я врач... — сказал он, — вот добираюсь...
— Куда? — усмехнулся парень с овсяным чубом под пилоткой. — К нашим? Или ихним?
Репнев, мрачно осмысливая насмешку, молчал.
— Повернись, — скомандовал голубоглазый. Бородач хватко обшарил Репнева. Чубатый сходил и принес его парабеллум, и они тронулись.
Впереди шел голубоглазый, за ним, подталкивая стволами автоматов, вели Бориса. Руки ему больно стянули проволокой, и он, попадая в колдобину, неуклюже шел юзом, выставляя одно плечо, пока не находил равновесия. Чуть позади тяжело дышал Копп. Выцветшие его глаза смотрели перед собой. У Бориса стискивало сердце: что-то сейчас чувствует Ганс?
Они вышли на поляну, где стояли подседланные и навьюченные лошади, в опущенных на землю носилках бредили раненые, над ними склонялись здоровые, уговаривали, утешали. По всей поляне у костров готовили еду. В центре группка людей о чем-то разгоряченно спорила. Вокруг поляны у нескольких немецких пулеметов на разножках сидели молодые ребята.
Пока пробирались между кучками у костров к центральной группе, Репнев увидел парня в полной красноармейской форме и ахнул, задохнувшись от счастья, и тут же рядом с ним встал рослый человек в обмундировании немецкого десантника: пятнистой куртке, и штанах, тяжелых бутсах.
Репнева и Коппа подвели к группе, стоявшей в центре. Невысокий человек в армейской фуражке со следами звезды на околышке, в ватнике, стянутом поясом с кобурой, только что споривший с высоким поджарым человеком в гражданской кепке, резко повернулся им навстречу. Казавшиеся белесоватыми на коричнево загорелом лице глаза его вонзились в пленных.
— Где взяли? — спросил он хрипловатым быстрым тенорком..
— На Гнилухе, в Сычовом шалаше, — ответил голубоглазый. Он стоял вольно, придерживал локтем автомат, утирал пот со лба. — Один, говорит, врач.
— Обыскали? — спросил загорелый, не сводя с пленных напряженных глаз.
— Один при парабеллуме был, у другого — ничего. Бумаг никаких.
— Врач, значит? — нехорошо улыбаясь, спрашивал загорелый.
— Врач, — ответил Борис. Он так и не понял, с кем имеет дело.
— А это что за чемурило? — спросил загорелый, повертываясь к Коппу.
Копп тоже взглянул на него и пробормотал:
— Гросс гангстер ауф дер фильмен.
— Что он бормочет? — повернулся загорелый к остальным.
Смуглый улыбался.
— Говорит: бандит из кинофильма.
Теперь быстро засмеялся и загорелый и тут же оборвал смех.
— Почему в немецкой форме? — спросил он Коппа, но тот, не понимая вопроса, что-то бормотал себе под нос.