— Это было бы величайшим подвигом из всех совершенных вермахтом: влюбиться в кого-нибудь или во что-нибудь в этой стране.
— Я не согласен, Рупп. Тут есть свои прелести. И я нахожу, что туземки порой сильно выигрывают рядом с нашими женщинами... Знаете, что удивительно, Рупп, они, по-моему, по большей части абсолютно бескорыстны.
— Это в вас от чтения Достоевского, Эрих... Не знаю, как такое отношение к местным красоткам уживается в вас с нелюбовью к партизанам. Прозит!
— Прозит, — звякнули рюмки.
— Бандиты несколько обнаглели, — сказал полковник, — но, поверьте мне, Рупп, они напрасно выводят из терпения такого терпеливого старого пса, как Эрих фон Шренк. Лучше бы сидели в своих норах...
— Однако колонна из Опочни...
— Колонна-колонна... Дорогой Рупп, за эту колонну я получу с процентами... Сейчас, когда мы с вами беседуем, батальон СС уже любуется лесными пейзажами. Плюнем на эти заботы, Рупп. Немного отвлечемся. В конце концов, во всем этом вонючем гарнизоне мы с вами два интеллигентных человека, и мы имеем право на небольшую пирушку, как в добрые корпорантские времена. Не так ли, коллега?
— Прозит, Эрих!
— Прозит, Рупп.
Пахло нагретым деревом, сапожным кремом. Над столом висели две плохонькие фотографии прежних жильцов: он и она на юге, и вторая: он, она и крохотная девочка. Если бы она решилась сейчас, у нее тоже был бы ребенок.
Из гостиной струились два ненавистных голоса, клонило в сон. Шаркая валенками, вошла, вся лучась в улыбке, Нюша. В руках ее была тарелка с картошкой, в другой ломоть хлеба. Она выставила все это на стол, откуда-то из-под фартука вывернула два соленых огурца.
— Вот, — сказала с торжеством, — соседи дали. Выменяла. Поешь ты, Полюшка, ради Христа!
Картошка была еще тепла, парной дух ее был еще прекраснее, чем вкус. Полина думала о том, что женщина все-таки слабое существо. Идет война, поселок захвачен врагом, а она думает о такой мелкой человеческой радости, как еда, и не только думает, а наслаждается, хрупая огурцами и раскусывая картофелины. Рядом, глядя на нее, блаженствовала Нюша.
— То-то, родимая, а то и куска за день не перехватишь.
Стыд обдал Полину, она отодвинула тарелку и, чтобы не видеть морщинистого старого лица под платком, отвернулась.
— Да ты ешь, ешь, доченька, — уговаривала Нюша, — у нас и на завтра найдется.
Полина кивнула ей, вышла из-за стола и легла. Нюша, вздыхая, собрала тарелки, подошла погладить ее по голове и зашаркала из комнаты. Полина лежала, в голову лезли самые разные и неожиданные мысли. Добраться бы до Москвы. Немцы ее не взяли. Всю зиму кричали, что уже парадируют по Красной площади, а потом денщик постояльца Иоахим стал включать Московское радио на всю мощь. И оттуда: «Говорит Москва!» Они с Нюшей выскочили из своих комнат и обнялись, плача от радости. Постоялец вышел, улыбнулся.
— Йа, йа, юнгфрау, — сказал он, — Москау нихт дойч, Москау — дер русише бург.
После этого они с Нюшей долго говорили об их постояльце. Был он хорошо воспитан. Несколько раз, заставая Полину в гостиной, пытался вступить в разговор. Она не отвечала до тех пор, пока не случилась эта история с Московским радио. После этого ей было как-то неловко молчать в ответ на его вежливые реплики, и между ними порой завязывалась легкая беседа на темы, самые отдаленные от происходящего вокруг.
Он рассказал ей, каким образом узнал, что она понимает по-немецки. Он сидел в гостиной и разговаривал с денщиком о Гейне. Иоахим перед армией учился на филологическом в Бонне. Он стал цитировать «Германия. Зимняя сказка» и забыл начало последней строки, и вдруг ему показалось, что она прошептала эту строчку. Это было так, фрау?
Она ответила, что знает немецкий с детства, он спросил о любимых поэтах и прозаиках. Она назвала Гёльдерлина и Рильке, Дёблина и Фалладу. Он похвалил ее вкус. Не признаваясь в этом себе, она была польщена. Но когда она оборвала несколько попыток продолжить эти вечерние беседы, он перестал настаивать на них. Утром вежливо склонял голову в поклоне, вечером только поглядывал, когда она проходила через гостиную. Она всей кожей спины чувствовала эти взгляды.
Сейчас в гостиной он сидел со страшным человеком. Это был гебитскомиссар и военный комендант района фон Шренк. Это по его приказам выбрасывали людей из лесных сел. Это его автоматчики расстреливали заложников. Это он вел неумолимо борьбу с партизанами и уже уничтожил отряд Шалыгина, в котором погибло все местное партийное и советское руководство. Но и сам Шренк налетел на партизанскую пулю. И спас его потом их постоялец.