Два человека живут в одном доме. И даже беседуют о литературе. Как мало это значит в такое время!
— Господи, Рупп, — со странной тоской зазвучал за стеной голос полковника, — если бы вы знали, как мне обрыдла вся эта славянщина, эти варварские хижины, эти их лица, все эти леса, снега... Как хочется куда-нибудь в Тироль или в Рим. Выпить «Кьянти», посидеть в Лидо в Венеции, побродить по Флоренции, покутить у «Максима» в Париже! Друзья, женщины, милый застольный разговор, спичи... И черт побери, я должен дни и ночи думать, как обмануть этого неистового калмыка Реткина, который не дает проезда по стратегическому шоссе!
— Вы непоследовательны, Эрих, — ответил с некоторым принуждением негромкий баритон постояльца, — то вы видите в местных поселянках нечто высокое и бескорыстное, то вы удивляетесь упорству сопротивления Реткина. И то и другое должно быть понятно поклоннику Достоевского. Вам ли удивляться?
— Но, черт побери, Рупп, неужели они не понимают, что их песенка спета? Я бросил против них эсэсманов Кюнмахля, а вы знаете, что это за люди — цепные псы. Это волчья охота. Да что Кюнмахль? За дело взялся старый Шренк, дорогой Рупп, задета его воинская репутация. Да. Партизаны сцепятся с Кюнмахлем — он их отбросит, они будут уходить в сторону болот, думая, что их выпустили из клыков, как это было раньше. И тут они ошибутся, Рупп. Потому что против их дикарских мозгов действует мозг цивилизованного немца, кончившего академию генерального штаба...
«Если бы найти людей, связанных с отрядом», — думала за стенкой Полина.
— Эрих, — сказал после паузы голос постояльца, — неужели вы думаете, они прекратят борьбу после того, как вы покончите с этим Реткиным?
— А дьявол! — помолчав воскликнул Шренк, — вы пессимист, Рупп! Я перевешаю их столько, сколько надо, чтобы они опомнились.
— Хотите уничтожить целый народ, Эрих? Народ, уже доказавший свое величие в истории? Народ, неоднократно властвовавший над самой Германией?
— Все это прошлое, Рупп. Но даже если мы и провалимся в этой свистопляске и русские все же выиграют... — фон Шренк грубо выругался, тотчас же раздался шепот постояльца, и Шренк захохотал. — А-а, так вот почему вы так гуманно настроены к туземцам! Ну-ка давайте сюда эту сильфиду, Рупп. Мне было довольно одного взгляда, чтобы оценить ее стать. Не прячьте же свое сокровище!
— Эрих, — сказал постоялец, — Полин не выйдет, она не разговаривает с нами. И звать ее сюда бессмысленно.
— Не-ет, — с пьяной настойчивостью пробормотал фон Шренк, и слышно было, как шаркнул отодвинутый стул, — она придет сюда и поговорит с нами! Черт побери, русская отказывается говорить с немцем! Кроме всего прочего, эта мысль просто расстраивает мое пищеварение.
Скрипнул стул. Голоса приблизились.
— Вы не пойдете туда, Эрих, — глухо прозвучал голос постояльца.
— А кто мне это может запретить? Вы? — спросил надменно фон Шренк.
— Вы не пойдете туда, Эрих, — сказал с тем же тихим, но неумолимым упрямством постоялец. — Я клянусь вам, вы не войдете туда.
Наступило молчание. Полина слушала оцепенев.
— Во-от как! — сказал фон Шренк. — Дело пахнет стрельбой?.. Однако... Хорошо, Рупп, я прощаю вас. Вы выковыряли из меня пулю, кроме того, вы вообще порядочный малый, несмотря на этот сегодняшний водевиль... Да, собственно, и сегодня вы выглядите довольно прилично. Да... Мало кто бы посмел... Я прощаю, Рупп. Прозит!
— Прозит! — звякнули бокалы.
Стрельба приближалась. Теперь уже и на поляне то и дело с глухим шорохом подрезанные пулями рушились ветки. Вскрикнул паренек среди припавшего к земле резерва. Кто-то начал его неумело перевязывать. Пулеметы и автоматы немцев лаяли метрах в ста возле поляны. Из кустов начали выносить раненых. И тут же укладывали на шинели и полушубки, подсовывали жерди — и вот готовы партизанские носилки.
Береза, под которой стоял Редькин, крякнула, круто повела вершиной и начала падать. Парнишка-наблюдатель еле успел соскочить. Редькин отпрыгнул и стал как вкопанный, расставив ноги и глядя в бинокль. Но Репневу и без бинокля видно было, как невдалеке между березовых туманящих даль стволов замелькали фигуры в мышиных шинелях и касках. Отовсюду сверкали огоньки выстрелов. Мины рвались одна за другой. Вот уже спиной вывалили потные бойцы из передового взвода. Они оборачивались, что-то кричали и тут же пристраивались за кустами, продолжая стрелять. Внезапно Редькин оглянулся на пленных, стремительно подскочил.
— Врач, говоришь? — стрельнул он в Бориса горящими глазами.
— Врач, — сказал Борис, пытаясь приподняться. Стянутые руки мешали.