Работал Андрей по собственному желанию с утра до темноты. Торговля кончалась в восемь, а он еще долго возился на складе. Иногда к нему походя заглядывал хозяин.
— Э-э, Андрей-джан, зачем столько работаешь? спрашивал он по-русски, сияя золотозубой улыбкой успевая охватить мгновенным взглядом все вокруг: закуток, где Андрей устроил мастерскую, складское помещение, тонущее в полумраке. — Куда спешишь, чем спешишь?
— Уезжать надо, хозяин, — отвечал Андрей. Далеко уезжать.
— Зачем ехать? Сиди здесь. Работу тебе даю, жену захочешь — две найдем.
Андрей отмалчивался, улыбаясь, прищурив глаз, и продолжал копаться в паутине проводов.
Случалось, Андрей отправлялся к клиентам на дом. Однажды он попросил Султанбека, чтобы тот разрешил ему взять с собой подростка-слугу, который поможет нести инструменты. Мальчик этот, хозяин называл его Касымом, был крутолоб и весьма высок для своих четырнадцати лет. Иногда он украдкой следил за работой Андрея. Он уже знал не только названия деталей, но и их назначение, тем более что Андрей охотно рассказывал ему, что к чему.
Золотозубый Султанбек однажды с неудовольствием сказал Андрею:
— Зачем малая к своему делу приучаете? У нас говорят: из петуха муэдзин не получится.
И все же Андрей продолжал просвещать Касыма, обучать его премудростям радиотехники.
Каким-то образом о дружбе этой прослышал Аскар-Нияз; отнесся он к ней совсем по-иному.
— Э, Андрей Дмитриевич, Андрей Дмитриевич! Голуба душа, — расчувствованно произнес подвыпивший поручик. — Дать бы вам в обучение полсотни таких гололобых Касымов...
— Там, — Андрей показал на север, — это называется — техникум.
Янтарные глаза Аскар-Нияза смотрели добро, но недоверчиво.
Больше он не разговаривал с Андреем о Касыме. Но вскоре судьба свела вместе всех троих. Случилось это после визита к Шахруху Исмаили.
Слуга встретил Андрея у решетчатых ворот особняка, вежливо пропустил его, затем взял чемодан из рук Касыма и жестом преградил мальчику путь.
— Он пойдет со мной, — сказал Андрей. — Это мой помощник. Он нужен мне.
Слуга был в затруднении, но перечить не посмел.
Из глубины прихожей навстречу Андрею уже шел с распростертыми объятиями советник департамента иностранных дел господин Шахрух Исмаили.
— Не скрою, — произнес он, показывая великолепные зубы, — я счастлив, что этот дрянной немецкий ящик умолк. Благодаря этому я обрел счастье услышать ваш голос, дорогой господин Долматов. — Он театрально погрозил пальцем. — Нужно ли было ждать повода? Неужто нельзя было запросто навестить старого приятеля? — Шахрух приблизился, легонько обнял Андрея за плечи и чрезмерно внимательно заглянул ему в глаза. — Вы ли это, дорогой Андре? — спросил он и после этой, такой обычной, фразы многозначительно умолк. — Как недавно и как давно это было, — сказал он, убедившись, что Андрей выдержал его взгляд. — Наш лицей, наши наставники... Наши проказы.
Шахрух Исмаили подвел Андрея к маленькому столику и налил в рюмки коньяк.
— За нашу юность! — патетически произнес Шахрух, все так же вглядываясь в лицо Андрея.
Андрей выпил и спросил:
— Я, наверное, мало изменился за это время?
— Мы были мальчиками в те счастливые годы, — уклончиво ответил Шахрух. — Теперь мы мужчины, и даже усатые. — Он коротко хохотнул и провел пальцем по губе, украшенной тонкой черной полоской. — По скольку нам было в ту блаженную пору?
— По пятнадцати, не больше. Вот как Касыму сейчас. — Андрей приветливо кивнул мальчику, который еще не двигался с места. — Вы разрешите ему, господин Исмаили, присесть у вашего приемника. Не беспокойтесь, во всяком случае, он ничего не повредит.
— Да-да, конечно, — поспешно произнес Шахрух. Он перехватил полный обожания и благодарности взгляд, который бросил Касым на русского, и помрачнел, но сказал сдержанно: — Не забудь прочитать очищающую молитву.
— Да-да, господин, — торопливо согласился мальчик, и прежде чем прикоснуться к вещи, созданной неверными, пробормотал фразу из корана.
Шахрух поморщился.
— Ты плохо молишься, — сказал он. — Произнеси трижды всю молитву от начала до конца. — Он повернулся к Андрею: — Вы помните, конечно, дорогой Андре, нашего арабиста? Вот кто умел привить любовь к корану, понять всю неисчерпаемость этой великой книги! Как, кстати, его звали?
— Я тоже забыл, — сказал Андрей.
— М-да, — произнес Шахрух.
— Помню только — круглый, пыхтящий, как самовар, — продолжал Андрей. — «Омин облогу акбар», — пропел он дребезжащим тенорком.
Шахрух вздрогнул от удивления, но тут же овладел собой:
— Как живой! — воскликнул он, рассмеялся и тут же посерьезнел. — А драку нашу вы мне простили? — спросил он со значением.
— Какую? — Андрей задумался. — Чего не бывает по мальчишеству? — Он махнул рукой.
— Но след-то, наверное, до сих пор остался? — настойчиво продолжал Шахрух.
Наступила тишина. Только слышно было похожее на всхлипывание бормотание Касыма. Андрей отпил из рюмки и похвалил коньяк.
— За те двенадцать лет, что прошли после лицея, — сказал он, — я был во множестве переделок. На теле моем появилось немало зарубок на память. Ваша, наверное, не самая глубокая, хотя зубы у вас были острые. Может, сами узнаете? — Андрей закатал рукав. Повыше локтя виднелся белый искривленный след от зубов.
Шахрух с деланной небрежностью взглянул на него,
— Извините, дорогой господин Долматов, — сказал он сочувственно. — Я каюсь, что пригласил вас к себе не только как старого друга, но и по ничтожнейшему поводу: из-за этого радио. — Он кивнул в сторону приемника, у которого возился Касым. — Но в нашей глуши, — заключил Шахрух, — не сыщешь специалиста.
— Вот растет ваш собственный радиотехник, — Андрей вновь показал на Касыма. — Ну-ка, парень хороший, что там? Доложи-ка.
Круглые глаза Касыма смотрели недоуменно.
— Всего-навсего проводок оборвался, мастер, — запинаясь, произнес он.
Андрей поднялся, заглянул в аппарат и сказал, потрепав мальчика по затылку:
— Ты прав! Из-за такого пустяка все ваши волнения, господин Шахрух.
— Надо же! — воскликнул Шахрух. — Тысяча извинений, господин Долматов! Дорогой Андре...
Громко заговорило радио. Это Касым уже успел припаять провод и включил приемник. Передавалась политическая беседа.
«...Как хорошо известно нашей уважаемой общественности, — с деланной заинтересованностью произносил высокий голос, — курды не способны к самоуправлению...»
Касым застыл, оставив руку на рычажке.
«...Главари их фанатичны и столь же ленивы, сколь и жестоки. Напомню вам, господа, что во время последних курдских волнений, которые, хвала аллаху, были быстро прекращены нашим мудрым правительством, свирепый, не ведающий жалости даже к своим близким шейх Гариби-Сеид собственноручно умертвил свою жену только потому, что она во имя спасения малолетних детей желала сдаться с ними на милость правительственных войск...»
Полуоткрытый рот Касыма чернел на бледном лице.
Шахрух вскочил, чтобы выключить аппарат, но то ли по незнанию, то ли от волнения повернул ручку в другую сторону, и радио завопило:
«...Изверг не пощадил и детей своих. Все они, окровавленные, были найдены у трупа несчастной матери...»
— Нет, — сдавленно произнес Касым. И вдруг закричал отчаянно: — Нет! Неправда! — Слова мешались с истерическими всхлипами... — Она есть... Не умерла... Он не такой. Нет!
Шахрух с остервенением выдернул вилку из розетки.
— Они лгут, лгут, — сквозь всхлипы повторял Касым. Шахрух не дал ему продолжать. Лицо Шахруха по-прежнему было ласково, а холеные пальцы сжали губы Касыма так, что мальчик застонал.
Вбежали двое слуг.
— Отведите мальчика в комнату для гостей, — сказал им хозяин. — Угостите его, развлеките. Я потом приду, проведаю тебя, дорогой.
Но Касым, едва Шахрух отпустил его, кинулся к двери.
— Стой! Куда? — закричал Шахрух, на миг потеряв себя.