— Надеюсь, мои уроки не прошли даром, — произнес он небрежно, — немецкий ты разберешь? Я хочу, чтобы тебе стало стыдно: за доверие, заботу ты платишь изменой. Да-да! И не пяль на меня глаза! Сейчас ты будешь каяться. Держи!
Шейх пытался разобрать строки, напечатанные четким шрифтом.
— Что означает «ауф-эр-леген»? — с трудом прочел он по складам.
— Дай сюда! — Хюгель отобрал у него бумагу. — Я тебе сам все переведу. Слушай и вникай, ибо это голос самого фюрера. Яволь, — и он прочел торжественно и резко:
— «Герру Гельмуту Хюгелю — действительному тайному советнику рейхсканцелярии. Для секретного сообщения шейху северных курдов Гариби Второму...» Так... Это тебя не интересует. Вот! «...считать, что санкционированной фюрером, важнейшей заботой великой Германии после грядущей очистки Среднего Востока от засилья английской плутократии и тлетворного влияния русского большевизма явится освобождение северных курдов и предоставление им полной самостоятельности под знаменем шейха Гариби и под моральной эгидой «третьего рейха».
В свою очередь, в священной борьбе за новый правопорядок и достойное будущее человечества рейх рассчитывает на посильную помощь: со стороны шейха Гариби и иных курдских вождей, преданных фюреру и Германии. Хайль Гитлер!
Берлин — Потсдам,
11 июля 1935 г.».
Хюгель окончил чтение и торжественно поднял над головой плотный глянцевитый листок.
— Я вижу, ты все еще сомневаешься, — он развел большие ладони в стороны и запрокинул голову. — О майн готт! Чем еще убедить этот дремучий Восток? — Хюгель бросился к сейфу, бесшумно отпер его и вытащил хрустящую голубую бумажку. — Смотри, — сказал он, — наверное, это произведет на тебя большее впечатление, чем имперский документ! Ты видишь? Это чек. Чек на солидную сумму — полмиллиона! Вот посмотри, убедись и возьми этот чек себе. Он твой, он для твоего народа, в который Германия верит.
Шейх озабоченно осмотрел голубую бумажку, погладил ее шершавой ладонью и спрятал на груди под халатом.
— Когда можно получить деньги? — спросил он глухо.
— Хоть завтра в любом банке, — резко выкрикнул Хюгель. — Нет! Именно завтра. Зо! Завтра, потому чтем послезавтра надо действовать.
— ...Ты спас меня, господин Хюгель. Русский защитил моего сына. И тебе, и ему поклялся я бахтом своим. А жизнь у меня одна. Так кому из вас платить вперед? Не скрою, я, которого называли железным вождем, колебался: нужно ли выручать этого русского? Но Газими, мальчишка, пристыдил меня. Он настоящий курд. Он понимает, что такое долг. Он сказал, что сбежит или погибнет, но сделает так, чтобы все узнали: Долмат не похитил его, не убил. Тогда я сам отвел сына в мечеть Янги-Ай. Отвел и сказал преподобному Азиз-ходже, если с Газими, да не допустит того аллах, случится худое, я оторву башку имаму и выброшу ее грязным псам. Имам знает, что слово мое — кремень.
Что поделаешь: пришлось раскрыться перед Азиз-ходжой и, выходит, перед всей узбекской знатью. Но у меня не было иного выхода. Кому-то захотелось сдуру убрать Долмата. Не иначе господину Шахруху. Вот он и взбудоражил мусульман. Если бы Газими не показался вчера с минарета взбудораженной толпе, русскому был бы конец.
— Ослиная голова этот Шахрух, — сказал по-немецки Хюгель, — политик из него, как из бабы фельдфебель. Да и ты хорош. Спасибо, хоть теперь рассказал обо всем по чести. Я, конечно, высоко ценю благородство, но только не по отношению к врагу, мой дорогой.
— Русский — настоящий мужчина.
— Слепец! — вскричал Хюгель. — Он водит вас всех за нос, как не понимаешь ты этого? Ты — мудрец, вождь!
— Зачем понадобилось ему дурачить меня? Да подлецы и не закрывают никого грудью своей.
Хюгель смешался. Ярость душила его. Но он не находил слов, чтобы возразить шейху. Он долго молчал и курил сигару.
— Надо кончать, — произнес он хмуро. — Кончать со всем. Жив еще этот задрипанный Гусейн-заде?
— Самым простым делом для меня было — утащить его.
— Ладно! — перебил Хюгель. — То, что ты средь бела дня шахского наследника из спальни украдешь, мне известно.
— Что делать с Гусейном? — спросил шейх.
— Выгони на все четыре стороны. А для стратегии я только что дал тебе немалые деньги.
— Зачем они сейчас?
— Собери курдов, которые скитаются без крова и пищи, таких в этой стране наберется не одна тысяча. — Глаза Хюгеля заблестели. Он повел шейха к карте, висевшей на стене, и обвел пальцем кружок. — Пусть разобьют лагерь в долине.
— Там, где развалины крепости? — спросил шейх.
— Да! — обрадованно подтвердил Хюгель. — У этой старой крепости они будут жить с женами и детьми. Ты понял? Бедные курды со своими семьями.
— К чему там женщины и дети?
— Пусть живут, пусть кормятся на наши деньги, пусть молятся аллаху и ждут Большого дня. И они, и ты узнаете о нем позже, а пока делай, как я говорю.
— Жандармы опознают меня, едва я начну созывать курдов, а веревка для моей шеи уже давно намылена.
— Чудак, — Хюгель усмехнулся, — я же тебе говорил не раз: шейх Гариби погиб. Это официально подтверждено мною и тремя жандармскими чиновниками ровно год назад. Труп твой опознан нами и зарыт в глухом месте, без каких бы то ни было указаний на могилу, чтобы не разжигать стадных и религиозных чувств у курдов. Да и физиономия у тебя теперь неузнаваема. Я ведь не зря пригласил к тебе лучшего хирурга из немецкого госпиталя. — Хюгель бесцеремонно раздвинул пальцами растительность на лице у шейха и погладил розовый рубец у него за ухом. — Не больно? — спросил он с чрезмерной участливостью.
— Больно, — ответил шейх, держа голову все так же неподвижно.
Абдурашид не знал, что в это время в их пограничном селении уже объявился Аскар-Нияз.
Юзбаши промчался по улице галопом на коне, одолженном у своего бывшего подчиненного узбека: тот встретил Аскар-Нияза на станции. Аскар-Нияз спешился у склада, быстро привязал коня к столбу и, сбивая на ходу нагайкой пыль с сапог, вошел во двор.
— Спишь, малай худородный? — крикнул издалека Абдурашид слуге, которого небрежно оттолкнул Аскар-Нияз. — Сколько раз говорено тебе: никого во двор не пускать!
— Это я, почтенный Абдурашид-ака, — сказал Аскар-Нияз и без церемоний подошел к супе. Кряхтя и всем своим видом выказывая недовольство, Абдурашид сел и свесил голые ноги в чувяках.
— Как здоровье досточтимого Мирахмедбая, да пошлет аллах благополучие его дому? — вяло произнес Абдурашид.
— Здоров как мул, — ответил Аскар-Нияз и приступил к делу. Он достал из походного мешка шкурку, остро пахнущую гнилью, и кинул ее на колени Абдурашиду.
— А-а, — сказал Абдурашид и снова смежил очи. — Надули вас эти голодранцы. Надули, как последнего, мальчишку. Ай-ай-ай! — Он даже языком прищелкнул от огорчения, понюхал, не поморщившись, даже вроде бы с удовольствием, шкурку и потер пальцем фиолетовое клеймо, хорошо заметное на белой мездре... — Вот он здесь ваш знак, юзбаши. — Абдурашид развел толстыми руками. — Ничего не поделаешь.
Аскар-Нияз глубоко втянул в себя воздух, раздув тонкие ноздри. Янтарные глаза его обшарили огромный двор и остановились на распахнутой двери. Это был хозяйский вход на склад. Не говоря ни слова, Аскар-Нияз побежал туда. Размахивая нагайкой, он разогнал рабочих, которые устроились на складском полу за скудной-трапезой, и взобрался на гору тюков. Он начал швырять тюки вниз, едва не угодив одним из них в Абдурашида, который вкатился на склад, возмущенно вопя. Вслед за толстяком появился свирепый усач Селим Мавджуди.
— А ну, постой-ка, парень! — крикнул он хорошо поставленным командирским голосом. — Ты что, сдурел?
— Заткнись, падаль! — хрипя от натуги, ответил Аскар-Нияз. — Не забывай, баран, что ты обращаешься к юзбаши и к сыну святого Ходжи-Нияза. — Он нашел то, что искал. Это были шесть тюков, помеченных его клеймом. Все шесть лежали один к одному точно так же, как он их оставил здесь три недели назад. Аскар-Нияз наступил ногой на свои тюки, вытащил платок и вытер мокрое лицо, шею и грудь. Он дышал, как загнанный конь.