— Мне не хотелось бы, чтобы из-за меня...
— Слушайте! — перебила Ася. — Синяев пошел специально затем, чтобы изобличить вас.
Лицо Андрея выразило искреннее недоумение.
— Как вы не понимаете! Синяев проберется в Ташкент, в Москву, там есть люди, которые помогут ему узнать, тот ли вы человек, Андрей Дмитриевич, за которого себя выдаете.
— Вы должны уехать, Ася, — твердо сказал Андрей. — И вы, и Алексей Львович. Здесь вы погибнете. Вы — люди, они погубят вас. Вы знаете, о ком я говорю.
— Да, знаю, — и она с отчаянной надеждой спросила: — Вы возьмете нас с собой? Мы уедем в Париж?
— Нет, — ответил Андрей. — Вы должны уехать в Россию.
Что-то грохнуло в соседней комнате, будто нечаянно уронили тяжелую вещь.
Андрей рывком открыл дверь и вошел в мастерскую Алексея Львовича. Это была низкая двусветная комнатка, сплошь заставленная мольбертами, пыльными полотнами в подрамниках, ящиками из-под красок. В углу, у широкого окна, небрежно листая толстую книгу, сидел на раскладном табурете Семен Ильич Терский. Он привстал и вежливо поклонился.
— Как вы смели... — в ужасе произнесла Ася.
— Вернее, я не смел, — произнес Терский, — не смел помешать вашему воркованию. — Он заметно волновался, лицо у него пошло пятнами, и появилось на нем, кроме обычной желчной раздраженности, откровенное выражение страха и, что было более странно, горя — обыкновенного человеческого чувства, которое, казалось, недоступно Терскому.
— Вы все слышали? — спросил Андрей. Он стоял на пороге не двигаясь, и Терский тоже напряженно застыл.
— Да, — ответил Терский. Он смотрел в потолок.
— Ну и что же вы намерены делать?
— Доносить, — ответил Терский. — Доносить своим хозяевам. Разве это вызывает сомнение? — Он отвечал Андрею, но обращался к Асе. — Вы, конечно, господин Долматов или «товарищ», простите, не знаю, как уж вас назвать, постараетесь меня ликвидировать? Но не здесь, наверное, чтоб не компрометировать благородный дом.
— Нет, — сказал Андрей. — Вы мне не страшны. Да и убивать вас незачем. Вы уже давно мертвы.
— Эффектно! Хоть в мелодраму вставляй! — Терский попытался ехидно улыбнуться, но толстые губы его дрожали и кривились.
— Идите! — Андрей отступил, открыв дверь.
— О-ля-ля. — Терский боком пробрался мимо Андрея. — Вы ведете себя здесь как хозяин.
— Мерзость! — сказала Ася. — Ничтожество.
Терский втянул голову в плечи, будто его хлестнули кнутом. Он вышел пятясь.
Ася схватила Андрея за руку и на миг прижалась к нему.
— Теперь все, — сказала она глухо и поспешно начала сама себе возражать: — Нет, нет, нет! Надо что-то придумать. Надо действовать! Что же вы молчите, Андрей?
— Все идет как надо, — ответил он.
Три дня спустя ночью у герра Хюгеля раздался звонок. Хозяин сам подошел к аппарату, Шейх Гариби уже две недели отсутствовал, Хюгель был несколько встревожен: неурочный звонок свидетельствовал о том, что произошло чрезвычайное, номер этого телефона был известен лишь узкому кругу особо доверенных лиц.
Звонила мадам Ланжу.
— Я в ужасе, герр Хюгель, — произнесла она дрожащим голосом, — этот русский журналист, господин Терский, с воскресенья не выходил из своей комнаты. Я полагала, он пьянствует. С ним это случалось. Но вот минуту назад я шла по коридору... Я не могу, герр Хюгель. Это жутко.
— Да говорите вы, черт побери! — Хюгель окончательно отбросил этикет.
— Из-под двери вытекла кровь, — простонала она. — Прямо мне на туфли. Кто-то убил его!
— Следите. Запомните все досконально! — коротко бросил Хюгель. — И скажите там вашим идиотам, пусть не вздумают звать полицию. Да! Где Долматов?
— Я точно не знаю, но, кажется, спит у себя.
— Кажется! — передразнил Хюгель в сердцах. — Сходите и убедитесь в этом и не выпускайте из виду ни его, ни остальных.
У комнаты Терского уже стояли Мирахмедбай и несколько обитателей дома. Мирахмедбай повернулся к мадам Ланжу.
— Запомните, ханум: вы услышали крик и позвали меня. Вы поняли? Я вынужден был взломать дверь, желая помочь господину Терскому. — Мирахмедбай достал нож и вставил его в зазор между дверью и косяком. Раздался щелчок. Дверь отворилась. Комната была ярко освещена лампой, висевшей под потолком. Семен Ильич лежал, уронив на стол голову. У ног Терского валялась окровавленная подушка. Мирахмедбай снял туфли, в одних носках вошел в комнату и окинул ее быстрым цепким взглядом. Комната была почти пуста. Жалкая смятая постель в углу и кучка пепла на полу у печки.
— Он все сжег! — Мирахмедбай выругался по-узбекски. — Свинья, а тоже что-то чувствует.
— Эй, люди, кто там? — крикнул он вниз. — Бегите за полицией. Слышите, у нас убийство. Будь прокляты до седьмого колена все эти скоты, которых я из милости приютил под своей крышей. Всех разгоню, всех!
Дверь из крайней комнаты отворилась. В коридоре показался Андрей. Он был заспан и сердит.
— Что за шум, господа? — спросил он, приблизившись. Заглянул в комнату и отшатнулся. — Бедняга, — искренне произнес Андрей.
Вскоре явилась полиция.
— Придется открыть в вашем доме отделение, — мрачно пошутил капрал, — нет дня, чтобы у вас, почтенный Мирахмед, чего-то не случилось.
Осмотр трупа и комнаты занял несколько минут. Карманы Терского были пусты. Чемодан и шкаф тоже. Револьвер с гильзой в барабане валялся справа на полу, рядом с подушкой.
— Бедно жил человек, — Мирахмедбай вздохнул, — а сам весь в сухих колючках был, как репейник без воды. Его убили, господин капрал, учтите это, — веско подсказал он.
Капрал поднял недовольный взгляд.
— Следствие определит, — сказал он.
Утром почтальон принес Антоновым объемистый пакет. Ася вскрыла его и достала кипу газетных вырезок и письмо, написанное на тонкой бумаге прыгающими буквами:
«Милая Ася!
Впервые решился назвать вас так, как давно хотелось. Вы были правы: я окончательно пал. Я — мерзавец и ничтожество, и, значит, жить бессмысленно. Прав и А. Д.! Рука не хочет выводить его полное имя, хотя понимаю, что я несправедлив. И все же мой совет вам, милая моя: не связывайте с ним свою судьбу. Он не принесет вам счастья. Простите, что осмеливаюсь давать вам советы. К тому же я избрал вас своей душеприказчицей: посылаю вам немногие дорогие мне публикации. Относятся они, главным образом, к годам моей юности, когда я был искренен и, кажется, чист. Потом все кончилось, вы догадываетесь, когда? Уверен, что горевать обо мне ни вы, ни кто другой не станет. Да и незачем: я умер давно. Снова прав А. Д. Ничего не попишешь...
P. S. Письмо это только для вас. Зная Хюгеля и пр., я предвидел, как смогут использовать они даже смерть мою. Прежде всего против Д., а он вам дорог, как ни больно мне сознавать это... Поэтому я и послал в жандармское управление и в иммиграционный комитет письма, в которых сообщаю, что ухожу из жизни по собственной воле и даже описываю способ самоубийства, весьма немудреный и бесшумный.
Целую вас.
Семен Терский».
Она взяла груду вырезок и машинально взглянула на один заголовок. То была рецензия на столичный спектакль. «И жизни торжество!» — было набрано крупным елизаветинским шрифтом.
Отец Аскар-Нияза — Ходжа-Нияз Бухарский — был одним из немногих, кто считал бегство с родной земли равносильным смерти. Бывший эмирский вельможа Ходжа-Нияз под чужим именем жил несколько лет в кишлаке неподалеку от Термеза в безвестии и бедности, храня надежду и собирая по одному своих людей. В назначенный день все они собрались в горах за Ширабадом и в праздник Первого мая нагрянули сразу на три сельсовета. Они перерезали активистов и женщин, скинувших паранджи и надевших красные косынки... Учителей и учительниц сожгли вместе со школой дотла. После этого Ходжа-Нияз вновь скрылся, но что-то уже необратимо изменилось.
Надежнейшие мусульмане отказывали ему в ночлеге. Вчерашний преданный раб смотрел, не скрывая злости.
В конце концов он затаился в доме у бывшего ишана, но и оттуда пришлось бежать: Ходжа-Нияз, не веря ушам, услышал, как ишан сказал своему сыну: «Завтра приведу милицию, и пусть заберут этого бродягу».