— Вот я и хочу сделать, чтобы и ваши не стреляли.
— Нелегко это... Нелегко. Может, у тебя план есть?
— Ну, прежде надо найти хороших, верных товарищей.
— Люди-то найдутся. А дальше?
— Испортить башенные механизмы.
— Не пойдет народ на это. В третьей башне в обмотку электромоторов позабивали гвозди, так из команды каждого пятого расстреляли, а остальных — на передовую. Они, брат, шутить не любят.
— Другое можно придумать. Только ты меня сведи с надежными людьми, а там видно будет...
— Хорошо, посмотрю... Но ты пока ни во что не вмешивайся, служи как положено. Человек ты новый, за тобой наверняка следить будут, и здесь есть кому это делать. Я пока сам всем займусь, а потом скажу тебе, что к чему... Ну, пошли наверх, а то как бы разыскивать не стали.
И действительно, только Бакай появился на палубе, навстречу ему из-за кормового командного пункта выплыл Жежора.
— Где это ты, земляк, пропадал?
«Черт тебе в аду земляк, а не я», — подумал Федор, но ответил:
— Понимаете, Георгий Григорьевич, корабль давно не ремонтировался, башня осела, ну и начали бимсы за пиллерсы цепляться, абгалдырь чуть ли не совсем стерся, а абуконь того и гляди рассыплется[5]. Это же при стрельбе знаете, что может быть? Вот ходил в подбашенное отделение, приводил в порядок. Пришлось бензель[6] в ход пустить...
— А-а! — глубокомысленно протянул Жежора. — Ну, это надо...
Федор хотел еще чего-нибудь нагородить Жежоре из морской чепухи, да побоялся, как бы не переиграть, а только добавил:
— Устал я, аж плечи болят. Пойду отдыхать...
А в кубрике сказал Савве:
— Ну вот, и у меня телохранитель завелся. Ни на шаг Жежора не отходит...
И спросил:
— А что это Шопля все время со спутником?
— Боится... Есть за ним грешок. Когда англичане возвратили белым корабль, ему вспомнили увлечение анархизмом. Ну и чтобы доказать свою благонадежность, пожертовал двумя своими друзьями. Один попал на «Корнилов», а оттуда сам знаешь. А о другом так ничего и не известно. Телохранителя он себе выбрал по вкусу: помесь слона с куропаткой...
— Как?
— Ум куропатки, сила слоновья. И где он такого выкопал?
— Ты, между прочим, можешь с ним познакомиться. Он в николаевской каторжной тюрьме палачом был. Возможно, это он на шею твоему отцу петлю накинул...
— Как?! — и Савва даже привстал с постели.
— А вот так...
— Нет, это ты точно?
— Своими глазами его там видел. Когда твоего отца?
— В тринадцатом.
— Тогда он.
Савва откинулся навзничь и почти всю ночь не сомкнул глаз, и трудно сказать, о чем он думал. Все время над семьей Хренов висело какое-то несчастье. Детство его было омрачено непомерной нуждой, стремлением отца выбиться в «хозяева» да еще воспоминаниями о гибели деда, осужденного на пожизненную каторгу. В юности — гибель отца. Да и самому пришлось немало горя хлебнуть. В общем, жизнь его так мыкала, что он просто перестал сопротивляться судьбе, плыл по течению и только в самой глубине души ожидал — вот-вот с ним случится что-то хорошее.
Но чем дальше, тем шло хуже. Искали и находили свое место в жизни его бывшие друзья, а вокруг него смыкался круг людей, которых он при всем желании не уважал, да и не мог уважать. Ну, Николай Уюк не в счет, он на корабле остался не потому, что ему тут нравится, у него свое дело, о котором Савва лишь догадывался. Но этот слизняк Растрепин, готовый лизать что хочешь и без мыла влезть куда хочешь, лишь бы начальство им было довольно. Бывший полицейский Жора Обжора, боцман Шопля, предавший своих друзей ради собственного благополучия, контрразведчик с длиннейшей немецкой фамилией, которую Савва никак не может запомнить, о котором поговаривают, что он свою невесту отправил на тот свет, лишь бы заполучить ее драгоценности. И наконец, палач Полозюк, самый настоящий палач, который, наверное, и его отца повесил... Букет!
...Утром Савва, с покрасневшими от бессонной ночи глазами, подошел к Федору.
— В общем так... Можете на меня рассчитывать... Во всем... — сказал он.
ОПАСНОСТЬ
Федор никогда не жаловался на аппетит, ел все, что под руку попадет, и в шутку говорил: «Даже жареные гвозди мой желудок переварит». Но тут его накормили такой бурдой, что невольно у него вырвалось:
— Забыли господа офицеры о «Потемкине»... А тоже с плохой пищи началось...
И тут второй наводчик Растрепин начал громко выражать неудовольствие и порядками на корабле, и действиями артиллерийского офицера, да и вообще всем на свете.
5
В словах Федора Бакая нет никакого смысла: