— Отсюда обзор что надо. Весь Тендровский залив как на ладони. Будь бинокль посильнее, я и на Тендре беляков разглядел бы, — говорил он.
Это, конечно, было преувеличением. Если бы даже у Потылицы вместо шестикратного бинокль был бы вдвое сильнее, вряд ли он смог бы что увидеть: все-таки от Кинбурнской косы до Тендры двенадцать миль, чуть ли не предел видимости.
Зато не только большие корабли, но и катера, обычно жавшиеся к бортам затопленного броненосца «Чесма», он видел преотлично и докладывал о передвижении их таким зычным голосом, словно в штормовую погоду командовал постановкой парусов на клипере и хотел перекричать рев волн и ветра.
О появлении дредноута он доложил, когда еще за Тендровской косой появились его хорошо знакомые мачты и трубы. А потом доклады поступали один за другим:
— Обогнул косу!
— Вошел в залив!
— Развернулся кормой к нам!
— Отдал якорь!
— Ну, теперь жди обстрела, — прокомментировали моряки сообщение своего сигнальщика.
И верно.
— Выстрел из одного орудия кормовой башни! — воскликнул Потылица.
И тут же:
— Смотрите, снаряд пошел рикошетом по воде! Зарылся в песок на косе!
— Да что они, с ума сошли, что ли? — сказал один военмор.
— Ну, это нам не хуже... — добавил другой.
И вдруг всех всполошил восторженный крик Потылицы:
— Братцы, на «Воле» красный флаг!
— Да неужели?
— Привиделось человеку!..
— Ей-богу, красный!
— А ну, дай бинокль!
Да у Потылицы и в обычное время бинокль не выпросишь, а тут такое. Моряки достали командирский, разглядывают по очереди. На таком расстоянии трудно определить цвет флага, но то, что не андреевский, это ясно.
«Что-то там серьезное происходит», — решил командир батареи Яков Петрович Чернышев и приказал:
— Усилить наблюдение, докладывать обо всем увиденном!
Да Потылица и так вглядывался до боли в глазах.
— На правом борту какая-то масса... Похоже, что люди, — несколько неуверенно говорит он.
Несколько минут длилось тягостное молчание.
— Ну, что там? — спросил Чернышев.
— Никаких изменений, на гафеле андреевский флаг, у правого борта какая-то темная масса... Люди это, больше некому... Митинг, что ли, они там устроили? — не то докладывал, не то рассуждал Потылица и уже совсем не по инструкции добавил: — Да вы не беспокойтесь, я сей же момент сообщу!..
И «сей момент» не заставил себя долго ждать.
— От дредноута отошел катер... У него на буксире три баркаса... Все с людьми... Курс сюда, к Кинбурнской косе... — говорил Потылица.
Обо всем сразу было доложено в штаб. В крепости объявили тревогу. Трудно сказать, с какой целью катер и три баркаса направлялись к косе, предположили самое худшее — высадка десанта. Канонерская лодка «Защитник трудящихся» получила задание встать в диспозицию у самой косы и почапала туда своим двухузловым ходом. А от Очакова вскоре отвалил буксир «Дельфин» с отрядом моряков и, дымя как целая эскадра, тоже направился к косе...
...Прикладами сгоняли матросов по крутому трапу в баркасы. Каждый знал, куда и зачем их сейчас повезут, а что можно сделать? Руки связаны, охрана из самых преданных людей — юнкеров военного Алексеевского училища; у них даже эмблема корниловского полка — череп и скрещенные кости под трехцветным шевроном. И только один моряк с криком: «Чем от бандитской пули!..» — сумел прорваться сквозь вооруженный строй и броситься в море.
Савва сел в баркасе рядом с Федором. Он опустил голову, боясь взглянуть в лица товарищам, — все уже знали, как и почему произошел выстрел. А они понимали его и не осуждали — каждый, наверное, сделал бы так же. Разве он думал, что его выстрел приведет к такому?
А Савва винил во всем себя и только себя. И тут, в последние минуты жизни, когда все чувства и мысли напряжены до предела, он вдруг понял, как глупо все время вел себя, пытаясь отгородиться от товарищей, найти какой-то свой путь.
Казнил себя и Федор. И прежде всего за то, что раньше не нашел ключа к душе Саввы, отложил разговор с ним на последний момент. Ведь свой же человек, значит, должен был бы понять, если бы... Если бы Федор сумел убедить. А убедить — не только еще один человек был бы с ними, но и не получилось бы вот такого.
Одно утешало Бакая — среди арестованных нет кочегара Лысенко. И вообще никого, кто должен был действовать внизу. А список... Список там же, где и радиограмма, вместе со штабс-капитаном с его шестиэтажной фамилией.
А как хочется жить, как тянет этот искрящийся простор! Но и на носу, и на корме каждого баркаса алексеевцы с винтовками на взводе. Да не только они, есть и добровольцы — Жежора, Олейников, еще какие-то люди, которых Федор за свое короткое пребывание на корабле видел мельком. Знать, душа Ставраки[7] в каждом холуе гнездится.
7