После смерти Растрепина и исчезновения Уюка в башню пришло пополнение. Командиром ее был назначен пехотный капитан-артиллерист, командовавший когда-то гаубичной батареей в дивизии генерала Бредова. Но гаубицы еще в феврале были брошены под Одессой, когда дивизия попала под удар конников бригады Котовского, а остатки дивизии вместе с самим Бредовым бежали за Днестр, в занятую Румынией Бессарабию.
Румыны не захотели держать у себя нахлебников, переправили их в Венгрию, оттуда они попали в Чехословакию и в конце концов были интернированы в Польше и осели за колючей проволокой в специальных лагерях.
Но в дело вмешались заправилы Антанты, бредовцев железнодорожными эшелонами доставили в Констанцу, а там французскими и английскими судами перевезли в Крым. И капитан, изведавший все прелести жизни в лагерях, готов был пойти хоть к черту на рога, не только на дредноут. Он быстро подружился с артиллерийским офицером, и уже казенный спирт они стали распивать вдвоем.
Матросов он, как видно, искренне ненавидел и столь же искренне боялся, так как в каждом, даже в боцмане Шопле, видел большевика. Но так как удалить их с корабля не в его силах, то он каждое утро заглядывал в башню, хмуро справлялся о состоянии материальной части и отправлялся в каюту к артиллерийскому офицеру.
С капитаном прибыли два артиллериста из Кубанской дивизии генерала Абрамова. Они упорно называли себя батарейцами, чувствовали себя неуютно в тесной башне и предпочитали больше находиться на палубе. Таким образом, в башне почти все время были только Савва, Федор и... Жежора. В свободное время они играли в карты, причем, чтобы не обозлить Жору Обжору, Савва и Бакай иногда поддавались ему и покорно подставляли свои носы. А когда нужно было что-то делать, то Георгий Григорьевич садился в сторонке и вслух предавался воспоминаниям о райском житье в бытность его помощником полицейского пристава. В конце концов Жежора даже как-то своеобразно привязался к своим подопечным и иногда им приносил то банку английских консервов, то пачку французских галет. Вначале моряки отказывались от этих подачек, а потом решили: «С паршивой овцы хоть шерсти клок». Тем более что питание на корабле продолжало оставаться, мягко говоря, неважным.
Как-то куда-то отлучившийся на несколько минут Савва зашел в башню и недоуменно спросил:
— А где же Жора Обжора?
— Черт возьми, ты смотри!
Оба так привыкли к тому, что он все время торчит около, и вот даже минутное отсутствие показалось удивительным.
— А вообще-то сегодня все офицеры не в себе, злющие — страсть. Лучше на глаза не попадаться.
— Что случилось?
— А ты не слышал? Говорят, Улагай-то тю-тю, смылся с Кубани.
— Да ну! Вот это новость!..
...Белогвардейские газеты Крыма взахлеб расписывали, как крестьяне Северной Таврии встречали войска «освободителя от большевистской неволи» барона Врангеля с распростертыми объятиями. Однако эти объятия выглядели весьма своеобразно: продовольствие и лошадей удавалось получить только путем насильственных реквизиций; люди, призванные в армию по мобилизации, дезертировали, разбегались. А решающих побед над красными все не было, бои шли с переменным успехом. Даже хорошо подготовленное июльское наступление не решило поставленной задачи — в Донбасс врангелевцы не прорвались. Против врангелевцев выступили части 9-й армии Кавказского фронта, Морской экспедиционной дивизии, корабли Азовской флотилии и белогвардейские десанты были разгромлены. Потерпела поражение и «армия возрождения России» генерала Фостикова.
— Вот это действительно новость, — повторил Федор. — А знаешь, — после недолгого раздумья продолжал он, — мы наверняка скоро в море выйдем.
— Почему? — поинтересовался Савва.
— Лобовым ударом наши части Врангелю не сбить, сколько бы он ни бросал сил. Вот даже с Каховкой ничего сделать не могут. На Дону и на Кубани авантюры провалились. Значит, снова попробуют прорваться мимо Очакова в лиманы, чтобы с тыла ударить.
— А ты, кажется, прав; наш святой отец готовится к большому богослужению, а это он всегда делает перед тем, как сойти на берег.
И на самом деле на корабле началась деятельная подготовка к походу: подошли баржа с нефтью и буксир-водолей, баркасы один за другим стали подвозить продовольствие. И вечером корабль вышел из бухты.
Ночью Федор осторожно спустился вниз, нашел кочегара Костю Лысенко, уединились под броневой палубой. Говорили без намеков, понимали друг друга с полуслова.
— Самый удобный момент, — сказал Федор.
— Да, тянуть дальше некуда, — согласился Лысенко. — Когда лучше?
— Во время ведения огня. Тогда на палубе никого.
— Правильно. Задраить все люки, а в машинных отсеках — броневые двери. Захватить ходовой мостик — и в Одессу.
— Сколько наших?
— Восемьдесят шесть человек.
— Удержимся?
— До Одессы часа два ходу?
— Не больше.
— Удержимся...
— Сигнал начала?
— Первый залп по Очакову.
— Согласен. Значит, так... — И они начали разрабатывать детально план операции: кто какие люки и двери задраивает, кто захватывает ходовой мостик, перерезает кабели связи с главными боевыми постами.
— Тебе нужно задраить кормовые люки, — сказал Лысенко.
— От меня ни на минуту не отходит этот утюг Жежора.
— Оглуши, убей, наконец, но развяжи себе руки. Носовые люки закроет комендор первой башни, а внизу мы все сами сделаем. Затем группа машинистов захватывает винтовки и проникает в боевую рубку.
— Нужно красный флаг поднять.
— Предупрежу сигнальщика Панкова, он с нами.
— Ну все?
— Все. Счастливо. На всякий случай. — И Федор ощутил в руке металлический предмет, похожий на свайку. — В старину такие вещи стилетом называли.
— Спасибо, — ответил Федор, пряча стилет в карман брюк.
— Если что случится — сообщу.
Разошлись, и по кубрикам, в трюмах, на боевых постах среди своих от одного к другому передавался приказ:
— С первым залпом главного калибра... Делать то-то...
Федор не стал посвящать Савву во все детали, сказал только:
— После первого залпа сразу же закроешь броневую дверь и задержишь этих... батарейцев...
А когда минули мыс Тарханкут, в башню зашел командир, все еще не сменивший пехотное обмундирование на флотское. Был он уже навеселе, но на ногах держался прочно.
— Ну, как вы там себя называете — орлы или альбатросы — как дела? — спросил он.
— Все в порядке, — доложил Савва. — Матчасть к бою готова!
Он подошел к казенной части орудия, похлопал по ободу.
— Внушительная штука!.. А можете показать, как она заряжается?
— Конечно! Соизвольте подать приказания в погреба, чтобы подали снаряды и заряды.
— Это можно!
Капитан занял свой пункт, сообщил по телефону вниз все, что надо. И вот загудели моторы элеватора, и на рельсы выкатился огромный тупорылый снаряд. Подъемник подал его к казенной части, досылатель столкнул снаряд в канал орудия.
— Ловко! — не смог скрыть своего восхищения капитан.
А тем временем из элеватора выпал первый полузаряд в шелковом картузе, за ним второй, затем воспламенитель. Лязгнул поршневой замок.
— Орудие к бою готово! — доложил Савва, из-за нехватки людей исполняющий обязанности не только заряжающего, но и замкового.
— Что дальше?
— Вставить вот в это отверстие запальный патрон, нажать спуск, и все, выстрел.
— Ясно. Ну что ж, хорошо!
— Прикажете разрядить?
— Зачем? Все равно скоро по красной сволочи откроем огонь...
ФЛАГ НА ГАФЕЛЕ
Трудно сказать почему, но боцман Шопля явно благоволил к комендору Савве Хрену. Вообще-то он принадлежал к породе людей, которые прямо-таки стелются перед теми, кто хоть на йоту стоит выше, и неприступно-величественные с теми, кто ниже их. А вот поди ж ты, отличал — всегда здоровался, и не кивком головы, а за руку. Иногда даже соблаговолил шутить.