О подлинной причине купеческого беспокойства Юлиан узнал только в Матрике, городе с глиняными домами и множеством церквей старой греческой веры, куда галера приплыла в начале июня. Летний торг в Матрике, который славился большими оборотами, оказался на удивленье малолюдным и бедным. Не было товаров ни из Волжской Булгарии, ни из богатого Хорезма. Доминиканцы не смогли даже купить коней, чтобы продолжить путь. Местные торговцы — бородатые, с бритыми головами, — сокрушенно разводили руками:
— Всегда было много коней, куманы[26] пригоняли на торг тысячные табуны, а теперь на торгу пусто. Говорят, какие-то новые орды появились в степях, нарушили торговлю...
Это было первое известие о грозных завоевателях, и Юлиан жадно расспрашивал матриканцев, пытаясь узнать о них побольше. Предостерегающие слова легата — «На христианский мир надвигаются дикие племена монголов!» — подстегивали его любопытство.
Но в Матрике мало знали о завоевателях. С трудом Юлиан разыскал русского священника, о котором шла молва, что он будто бы знает больше других. Священник действительно рассказал Юлиану о большом сражении с монголами, которых по русскому обыкновению называл татарами, двенадцать лет назад, возле степной речки Калки[27], но сам он там не был, с очевидцами не разговаривал и мог передать лишь то, что записано в историческом сочинении русских книжников, называемом летописью:
— По грехам нашим пришли языци незнаемые, — на память воспроизводил священник летописный текст, — пришла неслыханная рать, безбожные моавитяне, рекомые татарами. Никто толком не знает, кто они суть и откуда пришли, и какой язык у них, и какого они племени, и какая вера. Одни называют их татарами, другие — тоурменами, а третьи — печенегами. Утверждают также, что татары вышли из пустыни Етривской, которая лежит между востоком и севером. Один бог ведает подлинные вести о них...
Русский священник оказался человеком влиятельным, и через него Юлиан познакомился с полезными людьми. В Матрике жило много христиан, признававших греческое писание и греческую веру. Даже правитель города, которого по положению можно было бы назвать королем, тоже считался христианином, хотя образа жизни придерживался совсем не христианского. По слухам, у него было сто жен! Матриканские христиане по внешнему виду не отличались от язычников. Все мужчины брили наголо головы и тщательно растили бороды, достигавшие большой длины; лишь знатные люди оставляли над левым ухом немного волос, выбривая всю остальную голову. Лысый Герард почти не отличался видом от местных простолюдинов и пользовался этим, чтобы собирать слухи на торговой площади и на пристанях.
Пятьдесят дней продолжалось матриканское сиденье Юлиана и его спутников. Будущее казалось безнадежным: никто не соглашался идти с монахами в близлежащую Аланию, а без надежного проводника отправляться в дорогу было неблагоразумно.
Наконец счастливый случай свел Юлиана с одной из жен местного правителя, которую жители почитали больше остальных за ум и доброту. При ее содействии Юлиан нашел лошадей и все необходимое.
21 августа Юлиан, Герард, Иоанн и Яков покинули Матрику.
4
Небольшой караван из пяти всадников и двух вьючных лошадей двигался вдоль высокого правого берега реки Кубани. Матриканский христианин, согласившийся быть проводником, посоветовал именно эту дорогу. Он пояснил, что левый берег низкий, часто заливается водами реки, и в затопленных местах на много дней пути тянутся непреодолимые плавни — гнилые болота, заросшие тростником, камышом и рогозом. А на правом берегу расстилалась ровная степь, которая почти незаметно для человеческого глаза поднималась к востоку. Как застывшие морские волны, степь уходила к горизонту, сливаясь вдали с голубовато-серым невысоким небом.
Знойный воздух был наполнен стрекотом бесчисленных кузнечиков, которые умолкали лишь ненадолго, в предрассветные часы, но и тогда оглушенным путникам продолжало чудиться их непереносимое звенящее пение.
Порой мертвая неподвижность воздуха сменялась порывами ветра, горячего, как дыхание пожара. Пересохшая степная трава звенела, будто выкованная из меди. Пыльное облако закрывало солнце, и оно казалось мутным кроваво-красным диском. Путники страдали от зноя и жажды. Приближавшаяся осень давала о себе знать только утренними молочно-белыми туманами, которые неторопливо ползли над выстывшей за ночь землей.
Степь была унылой и безлюдной. Только степные орлы неторопливо кружили в немыслимой высоте, да табуны диких коней — тарпанов — уносились прочь в клубах пыли. Неподвижными столбиками торчали на курганах суслики. Каменные изваяния неведомых людей, сложившие руки на огромных животах, пялились пустыми глазницами. На прогретых солнцем проплешинах дремали, свернувшись кольцом, степные гадюки.
То там, то здесь в земле чернели глубокие дыры, будто проткнутые палкой, — норы страшных пауков-тарантулов, которые достигали размера большой серебряной монеты. Юлиан невольно придерживал коня, когда поблизости пробегала эта опасная нечисть. Буро-коричневое тело тарантула было покрыто седыми волосами, сильные ноги позволяли быстро передвигаться и даже прыгать. Неподвижный тарантул был почти незаметен среди травяного мусора и комочков пересохшей земли, и Юлиан, прежде чем сойти с коня, колотил вокруг длинным посохом — отгонял пауков.
Матриканец же относился к тарантулам с удивительным равнодушием, ходил по траве в одних шерстяных носках. На монахов, которые вздрагивали и испуганно крестились при виде перебегавших от норы к норе тарантулов, он смотрел насмешливо и снисходительно, как на боязливых детей. Юлиану он говорил, что при соблюдении некоторых осторожностей пауки вовсе не опасны. Они как огня боятся овец, пожирающих тарантулов без всякого вреда для себя. Поэтому носки из овечьей шерсти надежно защищают ноги, а если ночью ложиться на овчину, то можно спать спокойно. К тому же укус тарантула не смертелен. У укушенного человека два-три дня ломит суставы, как при сильной простуде, а потом все проходит...
Юлиан с сомнением покачивал головой, слушая успокоительные речи матриканца.
На тринадцатый день пути караван добрался до изгиба реки Кубани, истоки которой были далеко на юге, на больших горах. Кубань была горной рекой, хотя и протекала большей частью по равнине, ее питали вечные снега, лежавшие на вершинах Кавказа. Поэтому самая большая вода проходила не весной, как в равнинных реках, а в июле и в августе, когда таяли ледники. Мутный быстрый поток ударялся в высокий правый берег, закручивался пенными водоворотами, глухо рокотал. С грохотом обрушивались в воду подмытые глыбы земли. От реки веяло ледяной стужей: вода была холодной, несмотря на жаркое время года.
Возле границы Алании матриканец настоял, чтобы путники укрылись в степной балке и дождались следующего утра. «Завтра воскресенье, завтра можно ехать дальше!» — упрямо повторял он, отказываясь покинуть укромное место.
Смысл сказанного Юлиан понял позднее, когда они были уже в Алании, обширной стране, где жили вместе христиане и язычники. Сколько в Алании было селений, столько оказалось и вождей, и ни один из них не желал подчиняться другому. Поэтому в Алании постоянно шла внутренняя война. Даже во время пахоты люди выходили из селения все вместе и вооруженными; не выпускали из рук оружия аланы и во время жатвы. А если возникала необходимость покинуть селение для добычи леса, то мужчины выступали как в военный поход, множеством людей и при оружии. Так продолжалось всю неделю, и только в воскресенье, с утра до вечера, война прекращалась. Аланы настолько почитали воскресный день, что любой человек, как бы много зла он ни сделал и сколько бы врагов ни имел, мог безопасно ходить по дорогам и даже заходить в селения, где жили родственники убитых им людей.