— Ну? Говори, Сергей.
— Скверное, брат, дело...
— Знаю, что скверное, потому говори сразу.
— Ладно. Задержали их в полпервого ночи на углу Садовой и Пушкинской. Олег и с ним еще двое. Пьяные, конечно. Шли из ресторана. Встретили девушку, с работы шла. Сначала приставали, а когда вырвалась, догнали и... били. На ее счастье, люди как раз шли со смены. Ну, эти бежать. Задержали их. Собственно, и все.
— Били, значит?
— Да. Больше ничего не случилось. Но, падая, она ударилась об асфальт.
— Сильно ударилась? Так. А он где? Ну ясно, где ему еще быть.
Лицо Николая Викторовича побелело, под глазами выявились синие тени, и глубже стали морщины у рта. Майор кивнул на стул:
— Ты садись, Коля.
— Угу, спасибо. Ты сам с ним занимался?
— Нет, и не видел еще. Даже не решаюсь как-то. Ведь очень хорошо вас всех знаю... Олега с пеленок знаю. Дело их у Евстафьева, это молодой лейтенант, но толковый.
— Дело? Ну да, дело... Послушай, может быть, тут что-нибудь не так, а?
— К сожалению, все так.
— И что за это?
— Ты же знаешь, определяет суд.
— Но все-таки?
— Н-ну, если дойдет до суда...
— А до суда дойдет?
— Если потерпевшая подаст заявление, то прокуратура, я думаю, даст санкцию на возбуждение уголовного дела.
Ельников грузно опустился на стул. Майор сел рядом. Николай Викторович спросил:
— Зачем ты все рассказал жене? Ты бы мне сперва, уж я Лену подготовил бы как-нибудь.
— Да ведь я понимаю, что не следовало бы! Позвонил, надеясь тебя застать дома, да ты уехал уже. Сказал я Лене, что по заводским делам нужен ты, и трубку положил, думал немного погодя на завод позвонить. Только матери, они к беде чуткие. Тем более что Олег дома не ночевал. Лена сразу же опять меня вызвала. Я было успокаивать, да... Словом, вытянула из меня всю правду. Как она, Лена-то?
— У нее ж сердце больное. Хотела сама к тебе ехать — не смогла. Соседи «неотложку» вызвали... Но почему?! Почему?!
Ельников вскочил и заходил по кабинету.
— Да, почему?! Я не пьяница, не скандалист, не жулик, всегда толковал ему о порядочности, о совести, о... Мой тут какой-то просчет, но в чем? В чем моя вина... перед той девушкой?
Он круто остановился перед другом.
— Твоя — не знаю. Разве лишь в том, что забот у директора завода всегда по горло, а времени для семьи всегда дефицит. Да ведь и не один ты его воспитывал. Мальцам каждый встречный немножко воспитатель. А встречные, они разные. Хоть бы и старшие, наше поколение взять...
— Поколение? Ну, знаешь!.. Наше поколение и трудом и кровью советское.
— Да, но вот сейчас здесь, у дежурного, спит некий Додонов. Систематически пьянствует, во хмелю же не человек... Дебоширит, орет, лается. Трезвый — изоврался вконец. Я ведь тоже воевал, до Будапешта дошел, ордена у него, медали. И вот существует же — ордена сохранил, совесть потерял.
— Но Олег мой сын! Мой, а не его!
— Ты на своем заводе сидишь, а Додонов на улице, на виду буянит.
— Так вы-то на что, милиция?
— Что мы?.. Он преступления не совершил. Пятнадцать суток мы ему давали. Теперь штрафуем. Посадить за хулиганство в колонию? Так нам все время твердят: избегайте мер с лишением свободы, воспитывайте.
— Тогда ссылать таких куда-нибудь в тайгу, чтобы молодежь не пачкали!
Майор вздохнул:
— Организовать такую «тайгу» не в полномочиях начальника райотдела. К сожалению.
— А что в полномочиях?
— Ну, беседы, внушения. Штраф.
— Эх вы, бедняги, — сказал Ельников и задумался.
Майор взял со стола карандаш, повертел, положил на место.
— Коля, ты повидаться с Олегом не хочешь? Поговорить?
— А это разрешается?
— Запрещения такого нету.
Ельников ответил не сразу.
— Тяжело... Но надо. Что уж теперь от беды прятаться. Меня в камеру проведут? Или его сюда?
— Лейтенант Евстафьев дежурит, кабинет его свободен.
— Ладно. Подожди... — Николай Викторович постоял минуту молча. И повернулся к двери. — Куда идти?
И опять он ждал. Узкая комната, шагов пять в длину. Стол, сейф, три стула. Солнечный мороз за окном. Шапку Ельников оставил в кабинете начальника, но пальто не снял, и все равно было зябко, набегала дрожь, которую приходилось сдерживать, унимать, уговаривать. Николай Викторович пытался представить сына здесь, в этой комнате, — и не мог. Стоял перед глазами облик прежнего, того, домашнего Олега, остроумного, самоуверенного, всегда немного небрежного, с чистым здоровым лицом и красивой прической — Николай Викторович не уважал гривастых юношей. Олег интересовался спортом — без увлечения, современной музыкой — без модного меломанства, книжки почитывал — без читательских восторгов, учился без двоек, но и без похвальных грамот. Веселую компанию любил, но... нет, пьяным не видели сына. Средний парень, от которого в дальнейшем ожидали, конечно же, большего. Многого ожидали... А теперь?