— Сначала в тот, дом, где живет учитель Фазиль. А затем и домой.
Дядя Фаттах, кажется, смекнул, что переубедить приехавшего бакинца безнадежная задача, и, покачав головой, двинулся с места, опять несколько опережая своего спутника.
Незаметно совсем стемнело. И оттого, что на улицах было так неуютно темно, а из расположенных на деревянных крышах труб струились веселые дымки, холод чувствовался еще больше. Окна, словно по очереди, загорались, и следователь по особо важным делам, шагая возле дяди Фаттаха, что есть силы напрягал глаза, с ресниц которых стекали капельки мокрого снега, чтобы рассмотреть и дымящиеся трубы, и окна, в которых так приветливо горел свет, а затем по привычке уставился лицом вниз, чтоб не попасть ногой в лужу.
Дядя Фаттах, покуривая трубку, как бы беседовал сам с собой:
— Такие в мире дела. На склоне лет человек приезжает навестить внука, а какой-то негодяй выпускает из него кровь, чтобы заграбастать пятнадцать копеек!.. Получит их он, жди, а!.. Ядом вытекут из носу.
— При чем здесь мир, а, дядя Фаттах, это же люди...
— А мир и люди — это одно и то же, сынок. Человека называют самым разумным существом планеты. А смотри, что он вытворяет иногда, это самое разумное существо. Конечно, что сбылось, того не исправишь, это верно. Кому что судьбой предписано, то и сбудется. Смерть не бывает лучше или хуже, это все правда. Смерть есть смерть. Но оценку выставляют и смерти. А ее дешевизна обидна человеку!..
Чем больше дядя Фаттах говорил о дурных людях, тем темнее становилось. Пропитанный мерзкой сыростью снег, словно боясь упустить редкую возможность, валил все сильнее и сильнее. Гюндюз Керимбейли окончательно заледенел, и при каждом взрыве кашля этого приезжего бакинца дядя Фаттах качал головой
— Тебе б сейчас дома сидеть да чай пить с малиновым вареньем...
Гюндюз не выдержал:
— Да, сейчас чай с малиной — лекарство.
Дядя Фаттах остановился перед воротами белевшего в темноте двухэтажного дома и, показав окно на втором этаже, где еще горел свет, сказал:
— Вот здесь он живет.
Гюндюз Керимбейли, кутая шею в воротник пальто, еще раз взглянул в освещенное окно.
Мгновение они постояли молча. В течение этого короткого мгновения в нарастающем шуме хлынувшего потока мокрых снежных хлопьев послышались перебивающие друг друга человеческие голоса. Голоса доносились из указанного дядей Фаттахом окна. Очевидно, два человека ожесточенно ругались между собой.
Следователь по особо важным делам Гюндюз Керимбейли и дядя Фаттах прислушались к голосам. Слова невозможно было разобрать, но не приходилось сомневаться: спор в доме все более разгорался.
Дядя Фаттах, дымя трубкой, сказал:
— Кажется, не вовремя мы пришли...
Гюндюз Керимбейли, не отрывая глаз от окна, возразил:
— А может быть, как раз вовремя, — и добавил с резкой, решительной интонацией, так непохожей на знакомый сторожу мягкий и сдержанный тон: — Ты иди, дядя Фаттах, я потом приду.
Дядя Фаттах догадался, что лучше ему согласиться. Странно только, что этот промокший бакинец дрожал как цыпленок, а тут и дрожь как рукой сняло.
— Может, подождать тебя здесь?
— Нет, к чему ждать, иди.
— А как ты нас найдешь?
— Найду. Учитель меня проводит.
— Ну что ж. Мы как раз против школы живем...
Дымя трубкой, дядя Фаттах повернулся и медленно исчез в темноте.
Гюндюз решил постучать в маленькую калитку, но она оказалась открытой. Когда он вошел во двор, откуда-то выскочила здоровенная собака с обрезанными ушами, не иначе как волкодав, и залилась лаем. Не будь она на цепи, дела советника стали б плохи. В свете, идущем от одноэтажной пристройки, глаза ее злобно блестели.
Из двери дома чуть высунула голову пожилая женщина, стараясь не подставлять лицо пронизывающему снежному вихрю.
— Кто это там? — послышался ее голос.
— Я к учителю Фазилю.
Женщина прикрикнула псу:
— Тихо ты!
Пес тотчас замолк, будто только и ждал окрика этой женщины. Помахивая хвостом, торопливо убрался в конуру.
Поднявшись по деревянной лестнице на второй этаж, Гюндюз приблизился к веранде.
Голоса слышались теперь совсем ясно.
— Я тебе не ребенок, чтобы меня запугивать.
— Не знаю, ребенок ты или еще кто-нибудь. Вот что я тебе скажу: промокший дождя не боится. Запомни: сделаешь только что-нибудь плохое, выпущу кишки твои наружу!
— Ну что ты за человек? Языка человеческого не понимаешь? Что ты на меня так набросился?
Гюндюз Керимбейли, должно быть, даже в интересах дела не любил подслушивать. Вытащив руку из кармана пальто, он постучал в дверь.
Сначала наступила тишина, а затем изнутри донесся голос:
— Ничего не надо, тетя Айна!
Гюндюз постучал снова.
— Ну что там еще? — одновременно с этими словами дверь отворилась, и открывший ее парень, оглядев незнакомого ему гостя, спросил: — Вы к кому?
Гюндюз посмотрел на стоявшего посреди комнаты мужчину лет сорока пяти — пятидесяти, одетого в ватник, и спросил застывшего перед ним молодого человека:
— Вы учитель Фазиль?
— Да, я.
— У меня к вам небольшое дело.
Бросив быстрый взгляд на мужчину в ватнике, учитель Фазиль предложил Гюндюзу пройти в помещение.
— Входите, пожалуйста, располагайтесь.
Войдя в комнату, Гюндюз Керимбейли направился к стулу, указанному Фазилем, и, поскольку здесь, было очень жарко, снял пальто. Портфель, с которого, не переставая, стекала вода, он поставил на пол возле стола. Сел и положил пальто на колени. Мужчина в ватнике, косо взглянув на гостя, посмотрел на учителя Фазиля и выразительно произнес:
— Я пошел! Надо будет, еще приду!
Когда он вышел, учитель Фазиль с глубоким вздохом повернулся к Гюндюзу:
— Извините, я подумал, тетя Айна снова интересуется, не надо ли нам чего. Я говорю о хозяйке дома... Я здесь квартирантом...
Следователь по особо важным делам достал из нагрудного кармана лежащего у него на коленях пальто удостоверение и показал его учителю Фазилю.
— Я беспокою вас по делу Махмуда Гемерлинского.
Учитель Фазиль сел на старый кожаный диван возле двери и с искренней, сердечной горестью сказал:
— Ужасно погиб старик! Из-за меня погиб!
— Почему из-за вас?
Учитель Фазиль посмотрел на Гюндюза Керимбейли и, несколько поколебавшись, ответил:
— Если б меня здесь не было, что ему-то тут делать?
Гюндюз, придерживая на коленях пальто, спросил:
— Зачем же он приезжал сюда?
Учитель Фазиль, встав с дивана, подошел к следователю и взял у него пальто.
— Давайте повешу, — сказал он. — Мокрое, пусть подсохнет немного.
Повесив пальто на гвоздь, прибитый к задней стороне двери, он снова сел на прежнее место:
— Меня приезжал проведать, зачем же...
— Это я прочел в вашем пояснении.
Учитель Фазиль удивленно взглянул на Гюндюза Керимбейли, если, мол, прочли, чего еще снова-то спрашивать?
— Это ваш родной дед, да?
Учитель Фазиль, будто ребенок, поднес руку ко рту и принялся грызть ноготь большого пальца:
— Я все рассказал. В протоколе все записано...
— Вы не хотите со мной разговаривать?
Фазиль, не отнимая руки ото рта, отвечал:
— Почему не хочу? Родной дед, конечно... Отец погиб на фронте, я был его единственным сыном. У деда остались двое внучат, я и сестра моя, больше у него никого не было. Сестра старше меня, живет в Баку, замужем, своя семья уже. Дедушка жил один. — Учитель Фазиль, оторвав ото рта палец, сложил руки на груди.
— Сестра приезжала на похороны?
— Конечно, приезжала. Долго задержаться она не могла, у нее ребенок грудной.
— Раньше вы жили вместе?
— Да. А после окончания университета меня распределили сюда.
— Это когда?
— Полгода уже, как я здесь.
— В Баку наведывались? Навещали деда?
— Да, конечно. Без нас он сильно скучал...