Муршуд хитро засмеялся:
— Будьте здоровы!
— Будь здоров, Муршуд-киши!
Взяв мешочек с банками, Муршуд вышел из комнаты. Дядя Фаттах выключил свет, вышел вслед за сыном и закрыл за собой дверь.
Среди внезапно наступившей в комнате темноты мутно заблестели оконные стекла.
Мокрый снег с шумом хлестал в окно.
Гюндюз Керимбейли повернулся на спину, положил руки под голову и начал глядеть в окно, будто удары снега о стекло ему о чем-то говорили, и следователь вслушивался в их шум...
6
Мокрый снег не унимался. Вода заполнила весь двор, весь городок.
Собака с обрезанными ушами, услышав какой-то звук, насторожилась, но, узнав тетю Айну, снова убрала морду в будку и улеглась.
Тетя Айна, высунув голову в сторону пристройки, всмотрелась в темноту, а затем, пройдя сквозь пристройку, не торопясь стала подниматься по деревянной лестнице. Поднявшись на одну ступеньку, она останавливалась, прислушивалась и, не почувствовав ничего подозрительного, опять поднималась еще на ступеньку.
Добравшись до второго этажа, тетя Айна остановилась перед дверью, на некоторое время снова замерла, затем, пригнувшись, приложила ухо к двери. Кто-то внутри ходил — слышались звуки шагов. Скрипнула железная сетка кровати, и наступила тишина.
Тетя Айна немного подождала, потом, так же как и поднималась, потихоньку спустилась со ступеньки на ступеньку вниз. Возле деревянной стены пристройки она взяла в руки медную посудину и, приподняв подол длинной юбки, чтоб не испачкаться в грязи, отправилась в самый конец двора. Там она в темноте и скрылась среди деревьев.
7
Минуло время третьих петухов. Снег больше не шел, но небо продолжало хмуриться. Все говорило о том, что эти тяжелые тучи вновь разверзнутся над райцентром.
Мир кругом будто был вымыт — и голая яблоня, и гранатовый куст, и стволы алычи, и спускающаяся вниз по саду асфальтовая дорожка, и цементный пол дворовой пристройки.
Дядя Фаттах колол во дворе дрова, и Муршуд, подбирая в охапку готовые поленья, складывал их под деревянной лестницей, поднимающейся на второй этаж.
Жена дяди Фаттаха, Гюльдаста, кипятила у пристройки самовар. Ей было лет сорок — сорок два. Несмотря на то, что Гюльдаста родила семерых детей, она еще отнюдь не отцвела, а выглядела стройной, красивой женщиной.
Старшая дочь дяди Фаттаха смывала грязь с деревянных ступенек. Девочка лет восьми-девяти опускала стаканы и блюдца в наполненный горячей водой тазик, стоящий на столе возле стены пристройки, а затем вынимала и вытирала. У маленькой трехлетней девочки — видимо, последнего ребенка дяди Фаттаха — левая рука была привязана веревкой к туловищу, пошевелить ею она не могла. Отрывая правой рукой кусочки хлеба, который она держала в зубах, девочка бросала их разгуливающим по двору курам и цыплятам.
Когда Гюндюз вышел на веранду второго этажа, дядя Фаттах, подняв голову, увидел его и первым поздоровался:
— Доброе утро, сынок, как дела?
Спускаясь во двор, Гюндюз отвечал:
— Доброе утро. По-моему, неплохо. Совсем не то, что вчера.
Гюльдаста, очевидно, почувствовала себя неловко, увидев раннего гостя. Она прикрыла рот шелковым платком, надетым под шерстяной шалью, и чуть слышно поздоровалась.
Гюндюз приблизился к дяде Фаттаху и улыбнулся:
— Времечко к утру — руки, к топору, дядя Фаттах!
Дядя Фаттах, взмахнув обеими руками топором, одним ударом расколол пополам лежащее на пне толстое и короткое бревно.
— Каждой работе хозяин нужен, — сказал он следователю.
— Помочь?
— Кто бьет по железу, тот и кузнецом станет, — засмеялся дядя Фаттах. — Не обижайся на мои слова... Но, скажу я тебе, работа умелого любит.
Гюндюз тоже рассмеялся.
— Зачем обижаться, дядя Фаттах, — сказал он и, потеребив курчавые волосы стоящего рядом Муршуда, прижал его голову к груди. — Запомни, богатырь, эти слова отца. В них — сокровище.
Дядя Фаттах поправил его:
— Да не отца его это слова, народные это слова. Миллионы таких Фаттахов, как я, пришли и навсегда исчезли в нашем неуспокоенном мире. А слово народа осталось. — Дядя Фаттах вновь поднял топор над головой. — Пусть дети хорошо учатся, заработают себе доброе будущее, придет время, эти слова им сами собой вспомнятся. — Произнеся это наставление, дядя Фаттах опять взмахнул топором: плотное бревно разлетелось с одного удара надвое.
Самая маленькая девочка подошла и встала возле них, с интересом рассматривая незнакомого дядю. Гюндюз спросил:
— А тебя как зовут?
Девочка не отвечала.
— У тебя язычка нет, да?
Девочка показала язык.
— Оказывается, есть! — Только теперь Гюндюз заметил, что левая рука ребенка привязана к туловищу.
— Что с рукой у девочки?
Гюльдаста, поправляя платок, ответила:
— Левша. Завязали, чтоб она разработала и правую руку.
Девочка посмотрела на мать, потом, повернувшись лицом к гостю, подергала завязанной рукой и, чтоб избавиться от навалившейся на нее с утра беды, попросила у него помощи.
— Я хочу, чтобы эта моя рука стала правой. — И она снова задергала левой ручкой.
Гюндюз засмеялся. Гюльдаста тоже улыбнулась и покачала головой, не смотрите-де, что такая- маленькая, шайтану шапку сошьет.
— Ты гляди только, чего она хочет, а! — Дядя Фаттах удивился и, засмеявшись, повернулся лицом к гостю. — Ты умывался уж?
— Умылся из рукомойника на веранде.
— Для мужчины это не умывание... Муршуд, иди-ка полей воды, пусть твой дядя умоется.
Муршуд зашел в комнату на первом этаже дома, вынес оттуда кувшин воды и прямо посреди двора полил Гюндюзу на руки. Гюндюз шумно плескал себе воду в лицо.
— Вот теперь совсем чудесно, — сказал следователь. — Я перед тобой в долгу, дядя Фаттах!
Дядя Фаттах, вынув трубку из нагрудного кармана ватника, сунул ее в рот.
— Там, где начинаются долги, дружба кончается, — возразил он. — Какой долг? Чувствуй себя как дома. Пока ты здесь, у нас для тебя всегда лучшее место найдется. Ты должен себя крепким чувствовать. Вовремя пить, есть. Работа у тебя тяжелая.
8
Прокурор Дадашлы присел перед камином и помешал кочергой горящие в огне дрова. От жара его мясистое лицо еще больше распухло и раскраснелось. Прислонив кочергу к камину, он выпрямил спину, на редкость легкими шагами прошел через комнату и уселся за столом.
Гюндюз, положив пальто на колени, сидел в мягком кресле. Банки дяди Фаттаха сделали свое дело: весь вид следователя по особо важным делам вновь говорил о его здоровье и молодости.
Старший инспектор уголовного розыска капитан Джаббаров, высокий, худой человек, пристроился возле приставного стола, образующего вместе с письменным столом прокурора черную букву «т», и просматривал бумаги в лежащей перед ним папке. Затем он повернулся к Гюндюзу и сказал:
— Шесть лет я работаю в этом районе. Мне казалось, это самый мирный уголок в мире. Воровство случалось, драки были, спекуляция, естественно, тоже, но убийство? Крохотный район,, все друг друга знают, люди приветливые. И вдруг ни с того ни с сего такое безобразное ограбление.
Гюндюз, встав, бросил пальто на кресло.
— Все это я уже слышал! — сказал он и, подойдя к окну, остановился.
На улице опять тихо падал снег, и несколько ребятишек, не обращая на это внимания, играли в футбол, утопая в воде и грязи.
Не отрывая глаз от играющих в футбол пареньков, Гюндюз Керимбейли сказал:
— Но это непохоже на ограбление...
Наступила тишина. Капитан Джаббаров, захлопнув папку с бумагами, посмотрел на прокурора, а прокурор Дадашлы, облокотившись на письменный стол, уперся в обе ладони мясистым подбородком и исподлобья уставился на следователя по особо важным делам.
Проехавшая по улице грузовая машина окатила грязью отскочивших к тротуару ребят. Шумно ругая шофера, они стайкой бросились вдогонку за автомобилем, а потом снова столпились на середине улицы и начали играть. Гюндюз, отвернувшись от окна, сел напротив капитана Джаббарова: