Пока придет заключение о смерти Гатаева из области, пока Куртов получит его после вскрытия, пока будет составлен протокол об отказе в возбуждении уголовного дела: за отсутствием события преступления… До тех пор для меня событие остается событием… Смерть газетчика, фельетониста. В районном центре — это фигура. И обстоятельства странные… Куртов снова смотрит — я его понимаю. Но понимать и принимать — разные вещи…
— Сидорова! Ты мысли читать умеешь? Нет, ты мысли читать умеешь?!
Ага! Значит, эта пожилая очаровашка — Сидорова. Читал, помню, попадалась эта фамилия в нашей районной четырехполоске. Крепко, основательно. Правда, немного с придыханиями. Но интересно… Она и сейчас с придыханиями — но уже не пишет, а говорит. Человеку за столом, который сверкает ножницами.
— Ты, старик, должен понять, старик, что это интересно и нужно, старик! И читательницы ведь ждут, старик! Ведь на субботу же, старик! У меня, старик, уже грибной суп приготовлен на восемьдесят строк, старик! И зразы, старик!
— Си-до-ро-ва! — шумит «старик». — З-з-зраза! Уйди! Я сказал — у тебя хвост?! Я сказал — обрубаю?! И обрубаю! — Он продолжает сверкать ножницами, отсекать все лишнее, поливать клеем, пририсовывать кому-то зубы на фотографии. Ответственный секретарь — так на двери написано…
Но мне нужен редактор. «Старик» полководчески указывает ножницами на дверь: «Через одну комнату».
Через эту одну комнату иду под треск пишмашинок. Сидят в два ряда — слева, справа. Лицом к лицу. Дистанция два шага — перестреливаются, печатают. И вот по этой нейтральной полосе дохожу до двери со свежей табличкой «Ю. А. Дробышев».
Ю. А. Дробышев сидит в пелене дыма, курит и сокрушается в телефонную трубку:
— …А я родился-учился здесь, женился здесь, развелся здесь… Ну, да! Еще в позапрошлом году… И умру, наверно, тоже здесь! — Вытряхнул из пачки «Салема» еще одну сигарету, прикурил от предыдущей. — А у них по плану только два сборника в год… Да нет! В порядке! Какая хандра?! Просто ною… Пройдет! Что? Хорошо, передам. Счастливо!..
Положил трубку. С тоской глянул на мою папку.
— Роман? Или записки охотоведа?
Потом он извинился, когда выяснилось, что сходство с охотоведом у меня чисто внешнее и что я об этом даже не подозревал. И он сразу понял и спросил:
— По поводу Леши?
Я сообразил, что Алексей Матвеевич Гатаев был для Дробышева просто Лешей. И еще сообразил, что иначе быть не могло. Потому что и. о. редактора Дробышев на мое «говорят, вы были с ним дружны?» грустно усмехнулся:
— Семь лет за одной партой, пять в институте и здесь…
Он заметил, что дышу я весьма экономно, швырнул окурок в окно и предложил: «А то, может быть, прогуляться по свежему воздуху?» А про то, где он, кстати, умудрился «Салем» достать, между прочим сказал, что напротив в кафеюшке выбросили неделю назад, в редакции блоками брали. Дорого, правда. Но вкусно. Он, Дробышев, в командировке был, но на его долю Митя купил. Какой такой Митя? А есть у них один…
Но в эту кафеюшку напротив он отговорил. Прошлись, нашли столики прямо в сквере. В кафеюшке «курить воспрещено», а тут Дробышев уже без угрызений совести снова задымил. И стал вспоминать:
— …В школе наши стенгазеты, простите за нескромность, вызывали фурор. Но только у одноклассников. У педсовета они вызывали другие эмоции. Мы острили, язвили. Кому это может понравиться?.. Повод — любой. Сверстникам доставалось за коллективный побег с физики, завучу — за гонения на «мини». Нам при этом тоже доставалось. Но бояться карательных мер мы еще не умели. Потом… Я как-то остыл… А Лешка… он стал писать фельетоны. Это очень хлопотный жанр. Сейчас многие пишут «по следам». Проще некуда! Порок наказан, меру вины определил суд, все зафиксировано в протоколах. Бери, литературно обрабатывай, формулируй нехитрую мораль — готово! Но газетчик не рискует, понимаете! Так вот, Алексей рисковал всегда. Лез в самую кашу. Иногда сам ее заваривал. Простите за пафос, ему было присуще чувство высокой гражданственности. Для него было делом принципа схватить мразь за заднюю лапку и выволочь наружу. Мразь лягается, пытается поглубже закопаться, царапается. А он выволакивает — вот вам конкретный головотяп, самодур, хулиган! Решайте и действуйте, товарищи! И тут ему говорят — это сор, понятно? А это наша изба, понятно? А сор оттуда, понятно?.. Ему было понятно? Ему было понятно, и он тем более считал делом принципа этот сор вымести. Не обращая внимания на препоны. Вам понятно?
Мне было понятно. И его комплекс вины перед Гатаевым, столь тщательно демонстрируемый. И его желание по-мужски поплакаться — вот ведь сидит человек, внимательно слушает и протокол не ведет. А какой, к черту, протокол, если просто лишился друга, а другу еще и сорока не было, а семь лет за одной партой… Только за тот месяц с небольшим, пока я «районку» регулярно читаю, не встречались мне что-то фельетоны Гатаева… Или месяц — это не срок для фельетона? Или Ю. А. Дробышев, как он говорит, «остыл». И научился сор из избы не выносить…
Мне-то, как только я заселился, сразу вменили — подписка на местную газету. А то, что Сашке то же самое вменили у него на комбинате еще в январе — никого не касается. Ну и что, в одной квартире живете?! Ну и что — два экземпляра ежедневно?! А вдруг поссоритесь?! Тогда каждый свою газету будет читать… Логично! Но мы пока не ссоримся. И Сашка из своей комнаты шуршит газетой и выдает: «Ну, вообще!» В адрес Дробышева, кстати. Сашка орет из своей комнаты: «Что же он пишет?! Он же был у нас! Ребята ему все как есть выложили! А он: люди шли и улыбались… и хотя еще многое предстоит сделать, настроение в бригаде было отличное!.. Я бы ему показал сейчас свое настроение!»
В общем, так Ю. А. Дробышев и пишет. Не зашелохнет, не прогремит…
Тут он снова сигарету ухватил. И я ему сказал, что нельзя же так. Он снова усмехнулся:
— Ерунда это все! Ученые утверждают — если курить с шестнадцати лет, то к восьмидесяти годам непременно разовьется рак легких. Нам бы до такого срока дожить, а там пускай!.. Вон Лешка, ни разу сигареты в рот не взял, а в сорок лет…
— Как?!
— Что — как?
— Гатаев был… некурящим?
— Что вас так удивило? О, а как он с куряками воевал! Бурилов однажды принес в редакцию пачку «Данхилла» и на летучке царским жестом предложил. Все взяли. И Лешка тоже. Я сначала не поверил глазам!.. А он смял сигарету в кулаке и экспромтом: «Сигарета ядовита для коней и для пиита…» Мы так Бурилова зовем. Пиит. Стишками балуется. У него гора писем не разобрана, а он глаза в потолок — рифму потерял. И вообще, если честно, нам от него придется избавляться. Слабенький журналист. Но цепкий. В смысле стула. Не оторвать… Редактор наш еще до пенсии сколько раз с ним беседовал — не хотели бы вы, Дмитрий Викторович, переменить место?.. Нет, действительно! У нас коллектив подобрался хороший, профессиональный. И работы — не продохнуть. Все-таки пять раз в неделю выходим, хоть и «районка». А Бурилов откровенно не тянет. Зато отзывчивы-ый!.. Вот и «Салем» — я ведь его не просил… Вообще в командировке был — а он для меня купил. Ну как такого… Да вы меня не слушаете!
— Да-да! — говорю. — Непременно. А как же иначе. Само собой…
И думаю: выходит, Гатаев никогда не курил… А пепельница на батарее отопления? А тарелка с окурками? А «Салем» с «Шипкой»?.. Вот тебе и факты…
Так и не выспался. И Сашке спать не дал. Он стал было меня поедом есть, но я ему:
— Понимаешь, сначала я решил, что «Салем» курил Гатаев…
И он мне: что да, резонно, что я же сам говорю про данные экспертизы — в чашке никаких ядов, про отпечатки пальцев — зачем их снимать, если криминала не было, тем более отпечатков должна быть тьма, друзей у Гатаева много было.