— Нет, вы посмотрите, Дмитрий Викторович! Это восьмиклассница пишет?! Это компьютер какой-то пишет! Его на лозунги запрограммировали, и он пишет! Нет, вы посмотрите! «С большим энтузиазмом девушки принялись за работу… старались оправдать доверие старших… где показали свою огромную любовь к швейному делу… добросовестно трудились на благо общества». А вы пишете: к печати!
— Это рабкор писал! Ясно, девочка! Пишет как умеет! А тема важная. А сдача материалов у нас до шестнадцати ноль-ноль! Вы, девочка, уже полчаса назад должны были положить готовый оригинал мне на стол!
Я опять, конечно, помешал. Но из вежливости спросил:
— Я не помешал?
Бурилов из вежливости ответил:
— Ну что вы… Значит, договорились, девочка! Готовите оригинал, и чтобы через пятнадцать минут он был у меня на столе!
— Я Дробышева дождусь! — лезет в бутылку Светлана.
Бурилов пожимает плечами — сама же напрашиваешься! И демонстративно сосредоточивает внимание на Михаиле Сергеевиче Федорове.
Я спрашиваю:
— Когда вы двадцать шестого вечером были у Гатаева, телефон звонил раза три или три раза? Только точно. Подумайте.
— Что тут думать! Три, точно! Я же еще тогда сказал.
— А вот такая штука вам на глаза не попадалась? — И достаю четки.
Он как-то странно замолчал. Потом говорит:
— Где именно?
— На табурете. Рядом с машинкой.
— Нет. Я бы ее заметил, штуку эту. Ну, четки. Я как раз, когда в гости прихожу, не знаю, куда руки девать. У Гатаева их не было. Но…
— Что?!
— Знакомая финтифлюшка! — говорит Ю. А. Дробышев, сдирая с себя насквозь мокрый пиджак. — Дождина хлещет!.. А-а, чайком балуемся! — И берет у Бурилова четки. — Что, опять он здесь?!
Светлана подскакивает к и. о. редактора и тараторит, жалуясь на Бурилова. Бурилов хило ухмыляется и возражает, что автор — старый испытанный рабкор, что немного суховато, но тема актуальная — школьники на производстве, и типография на дыбы встанет, если опять опоздаем со сдачей номера.
— Я тебе опоздаю! — отрывается от чая «старик». Ему, ответственному секретарю, первому принимать удар и с типографией сражаться.
— Я же говорю! — говорит Бурилов.
— Старики! Ну что вы, старики! — увещевает пожилая очаровашка Сидорова.
А мрачноватый тип (Селихов, наверно) продолжает с машинисткой прихлебывать чай — не обращает внимания, привык.
Дробышев просматривает письмо, накаляется:
— А-а! Старый испытанный рабкор, говоришь?! Это ты его в печать подписывал, когда он писал «шефы на турнепсе складывали корнеплоды корнеплодами вниз»?! Нет, ты отвечай!
— Старики! Ну, перестаньте! Ну, старики!
— И что «энцефалитный клещ нападает на подмышки и пах»?! И что «лучшая защита — самоосмотр и взаимоосмотр»?! Нет, ты мне отвечай! Тоже ты в печать подписывал?!
Бурилов кричит: «Ах так?!» Ю. А. Дробышев кричит: «Ах, тебе еще не нравится?!» Сидорова кричит: «Старики, ну прекратите!» И «старик» кричит: «Я вам опоздаю! Чтобы в типографии как штык!» И обливает кипятком мрачноватого Селихова. И тот тоже кричит… И Светлана быстренько впадает в состояние «луп-луп».
Я все-таки рискую вклиниться и спросить:
— Кто он?
— А?! — спрашивает Ю. А. Дробышев. — Вы о чем?! И вообще, что вы здесь делаете, товарищ?!
— Я про четки. У вас в руках. Вы их узнали. Откуда. Чьи они?
— И я тоже хотел сказать, — подключается Бурилов. Ему перемена темы — манна небесная. — Юрий Александрович, помните эти четки? У Пожарского? Помните?
— Ну?! — говорит Ю. А. Дробышев. — Помню! Ну и что?! Слушайте, товарищ Федоров! Нам, как видите, некогда… Так! — И оборачивается к «старику». — Я в типографии. На сверке. Чтобы с сегодняшним номером никаких задержек, никаких чепэ. Проследи. А с тобой… — И он грызет глазами пиита. — Впрочем, потом!..
Но мне с Буриловым на «потом» нельзя откладывать. Дверь за Ю. А. Дробышевым хлопает, и Бурилов говорит:
— Запарка, вы понимаете. На место Гатаева еще не взяли никого, а лето — мертвый сезон, половина в отпусках. Вот и запарка. Вот он и срывается иногда. Так что вы не обращайте внимания.
Я не обращаю внимания. Я снова обращаю внимание Бурилова на четки. Тот говорит, что видел их не у Гатаева, а давно уже, три года назад, у Пожарского. Что это такой… такой…
Тут вспоминаю, что материалы хранятся до возможного суда, и прошу Бурилова не отвлекаться. А то Ю. А. Дробышев наябедничает — Федоров Михаил Сергеевич сорвал выпуск номера, отрывая сотрудников газеты от своего прямого дела.
Только вот нашел бы мне Бурилов все про Пожарского. Фельетон? Да, и фельетон. И все бумаги, которые с ним связаны. В архиве же сохранились?..
Вот что выясняется. Пришло письмо от девиц из соседнего городка — небольшого, но молодого, растущего и современного. Девицы живут в одном общежитии, и Родион Николаевич Пожарский — начальник ЖКО. Большой человек по масштабам города… Девицам — от семнадцати до сорока. Держал он их как в монастыре. Чтобы не было «всяких безобразий», мужчинам вход запрещен… Такое письмо от девиц…
«Есть такая сказка. Жил-был король. У короля был сын, принц-наследник. Однажды наследник, играя в саду, упал с дерева и… всего-то набил себе шишку. Но король страшно перепугался за сохранность династии, издал указ: «В окрестностях дворца все деревья спилить!» И спилили… Очень радикальное средство! Но не будем рассказывать сказки…»
Такой фельетон Гатаева «Терем-теремок».
Решаю, что перебирать все эти бумаги лучше дома, а не в редакции, куда может вернуться Ю. А. Дробышев и увидеть, что товарищ Федоров, который ему «уже вот тут!», еще и в редакционных архивах копается. Спрашиваю позволения у Бурилова. Он позволяет, он ведь тоже не хухры-мухры, а отдел писем как-никак! И может архивом распоряжаться, да! Вовремя для меня Ю. А. Дробышев на него напустился…
Еще спрашиваю, а чем дело кончилось. А дело не кончилось. И Пожарский после фельетона сильно обиделся, писал в редакцию, в райком, прислал даже «открытое письмо тов. Гатаеву». Но старый редактор эту «открытую» глупость «закрыл» и снова Гатаева туда отправил — по следам выступлений. Пожарский человек немаленький — бомбардировать стал. Редактору в выдержке было не отказать… И когда он, редактор, комиссию организовал и приехали из обкома, то многое выяснилось. Например, что подписи жильцов под «открытым письмом» достигались простым: «Подпиши, а то жизни не будет». И наоборот, когда комиссия приехала, тот же Пожарский вызывал к себе тех же жильцов: «Скажешь, что подписала под нажимом, опять же жизни не будет». А той, которая письмо в редакцию организовала… ну, вот это, с которого все началось… так он ей даже выселением грозил из общежития… Там вообще такая история была!.. Дробышев что делал? Он тогда в больницу слег. Язва у него, что ли, обострилась… Но сразу после суда, который редакция выиграла, поправился.
Я вспоминаю Короля Артура и думаю, что он зря торопился-суетился со своей тысячей. Нет, не поставил бы Дробышев фельетон старинного друга Гатаева. Как бы чего…
Да! Комиссия ведь поработала тогда: все факты в фельетоне подтвердились. И общежитие не ремонтировалось со дня основания, и Пожарский среди ночи вламывался к жильцам с обыском — нет ли где мужчин, и сплетни про девиц распространял… А потом, после комиссии, еще и в суд подал за клевету…
— А четки?
— Он же их везде с собой таскал. На первых порах все кресла в редакции протер. Сядет и сидит. И четки мусолит. Курить, говорил, бросает — и с четками легче.
В общем, такая история…
В общем действительно история!
«Главному редактору… Напечатав в вашей газете фельетон «Терем-теремок», вы дали мне право также публично ответить гр. Гатаеву. Сейчас, как мне докладывают, Гатаев тайно, минуя коменданта, поручает отдельным жильцам собрать подписи, обещая за это добиться допуска мужчин в спальные комнаты к женщинам, проживающим в общежитии…»