— Ракалия! — вознегодовал Фогель и даже притопнул ногой, обутой в туфлю с широкой пряжкой. — Возьми вот рубль за работу — купишь себе платье да ленту в косу. Красную выбери, тебе к лицу.
Сказав это, немец досадливо закусил губу и быстро вышел.
Глухой скрежет гальки под копытами лошади, ровный рокот порожистой реки и лепет листвы прибрежного березняка, раскачиваемого ветром, неумолкающим хором звучали в полудремотном сознании Ивана. Поэтому он не слышал вкрадчивого шелеста кустов, не обратил внимания на звук треснувшей ветки. И полной неожиданностью было для него, когда с высокого обрывистого яра, подмытого вешней водой, метнулась человеческая фигура.
Выбитый из седла, Иван несколько мгновений не мог справиться с неизвестным, навалившимся на него. Но потом извернулся и резким движением опрокинул нападавшего на гальку. Придавил его коленом и выпрямился.
— Ишь, мозгляк! — с изумлением вымолвил он, рассмотрев чумазую, исхудавшую физиономию молодого вогула. — Да тебя поросенок уронит, а ты...
— Ись хочу, — прохрипел пленник.
— Так что ж ладом не попросил? — сказал Иван, убрав колено с груди вогула.
— Ружье отнять хотел, — простодушно объяснил тот.
— Зачем тебе, дурень? Вам же запрещено: если увидит кто из горного начальства, плохо будет.
— Надо мне, — упрямо молвил чумазый.
Иван поднялся, подошел к лошади, понуро стоявшей в нескольких шагах, и открыл переметную суму.
— Хлеб будешь?
Незнакомец кивнул, сглотнув слюну.
— Рябчика вареного?
Кадык на шее вогула судорожно юркнул за ворот.
— Пирог с черникой?
Глаза чумазого полыхнули каким-то безумным блеском...
— Не емши, видать, — сочувственно заметил Иван, когда незнакомец начал жадно уписывать содержимое сумы. — Бездомный, что ль?..
— Выгнали меня, — понурился вогул, продолжая жевать. Потом, словно стремясь загладить какую-то вину, сказал: — Порато жрать хотел, одни ягоды брал... Живот совсем нету...
— Как звать-то? — улыбнулся Иван.
— Алпа...
— За какие же вины тебя, Алпа, в тайгу без еды и без оружья изгнали? — проговорил Иван, когда молодой вогул собрал с расстеленной тряпицы последние крошки и отправил в рот.
— А-а, — неопределенно махнув рукой, отозвался чумазый. — Девку у старика хотел отнять...
— Вот это по-нашему, — Иван широко улыбнулся и потрепал Алпу по плечу. — Расскажи.
— С девкой мы слюбились, а тут к ее отцу старик один свататься: пятьдесят оленей дам. Отец: ладна. Отдал девку. А я к стариковой землянке подобрался да и прокричал кедровкой — и раньше ее так из дому вызывал. А старик-то ушлый: сообразил, что на ту пору кедровке еще не время голос подавать. И уследил, как девка моя тряпки свои собирать стала, а потом в тайге нас и накрыл. Отвез ее к родителям. «Непутевые, — говорит, — вы, и поросль ваша такая же, отдавайте приданое...»
Вогул замолчал, невидящим взглядом уставившись в береговую гальку. Потом со вздохом продолжал:
— Прибил ее отец: опозорила, говорит. И к дяде-шаману отвез. «Не хотела, — бает, — мужу угождать, будешь на целый пауль работать — у шамана-то еще несколько служек живут».
— Это какой шаман? — насторожился Иван. — Случаем не Воюпта?
— Он, — удивленно кивнул вогул.
— Я ведь туда и пробираюсь, знаю, что где-то у истока реки он живет. Витконайкерас, — последнее слово Иван выговорил по складам. — Знаешь такое место?
Алпа с сомнением покачал головой.
— По воде туда не попадешь. Старики говорят, река в верховьях среди скал течет, никакую лодку на бечеве не проведешь, а против течения не выгрести. А если кто и попытается, загородит ему дорогу Мирсуснехум. Никому туда ходить не велит, кроме шаманов.
— Это кто таков?
— Главный самый бог. Как тебе перетолмачить?.. За народом смотрящий мужик...
— Раз шаманам можно — значит, и дорога какая-то есть?
— Есть. Ворга старая — оленья тропа то есть. Ее по катпосам найти можно.
— Что еще за притча?
— Катпос? Знак такой на дереве — путь метят.
— А ты знаешь, как на эту тропу попасть?
— Всякий вогул знает... Мы в начале той ворги жертвы для шамана оставляем — шкурки, ленты цветные, деньги кладем.
Иван помолчал, что-то обдумывая, и снова спросил:
— Правда, что у Воюпты Золотая Баба схоронена?
Вогул встревоженно оглянулся, будто кто-то мог услышать его. Сдавленно начал:
— Старики говорили: раньше Баба в пещере стояла, каждый мог приходить, о чем хочешь просить... Потом, когда епископ по тайге ездил, идолов сокрушал, забрал Воюпта ту Бабу к себе — сберечь-де хотел. Никого с тех пор не подпускает. «Давайте, — говорит, — мне подношения, а уж я перед ней за вас помолюсь...» А не дашь — грозит нажаловаться ей, тогда беды жди...