Я невольно смутился:
- Извините, я... в общем, такое горе...
- Горе... - Тина Павловна медленно, врастяжку выпила. - Вам-то что до этого? Горе... - повторила она. - А если нет? Бывает такое? Ну вот нет горя, нет страданий-н все тут? Черствая я, бездушная, да?
Простите за возможно нескромный вопрос - сколько вам лет?
Я ответил.
- Мы с вами почти одногодки. И в то же время я старше вас минимум вдвое. Почему? Хотите начистоту?
Я, естественно, не возражал, только изобразил приличествующую моменту мину глубокого сочувствия и понимания.
- Вышла я замуж за Лукашова, надеюсь, вы понимаете вовсе не по любви. Он меня просто купил.
Вот так - взял и купил, как красивую безделушку, отвалив моему папеньке за меня "Волжанку" и новую квартиру в центре города. С гаражом. Калым, бакшиш, или как там это все называется... Нет, нет, я с себя вины не снимаю! Двадцать три года - возраст для девушки-невесты приличный, предполагает некоторою самостоятельность в мышлении и поступках. Но я была тогда студентка, заканчивала экономический факультет университета, ждала распределения в какую-то тмютаракань, уезжать из города не хотелось... Вот так все и вышло... просто...
- Тина Павловна... - начал я с отменнои вежливостью.
- Прошу вас, очень прошу - зовите меня просто Тина. Иначе я чувствую себя старухой.
- Хорошо, Тина, у Геннадия Валерьяновича были враги.
- Сережа... можно я буду вас по имени? Сережа, скажу вам откровенно: он никогда и ни при каких обстоятельствах не посвящал меня в свои проблемы.
Правда, я ими и не интересовалась. А последние год-два мы и виделись редко-заседания, совещания, когда он приезжал домой, я уже спала. Потом командировки... В общем - перестройка...
А вот это уже зря, Тина Павловна. Ну зачем же мне, извините, лапшу на ушк вешать? Ведь лежит в моей папочке записка, которую мы нашли в бумагах покойника в его рабочем кабинете: "Ген! Тебя разыскивал В. А. Срочно позвони ему. Очень важное Дело. Т.".
И почерк, Тина Павловна, между прочим, ваш. Мы ведь тоже не лыком шиты, не лаптем щи хлебаем. Кто такой В. А.? Ладно, с записочкой повременим. Будем "качать"
дальше...
- Тина, если можно... - выразительно показал я глазами на бутылку "Камю".
- Конечно, конечно. И кофе?
- И кофе - не сопротивлялся я: урезать так урезать, как сказал японский самурай, делая себе харакири. Увидел бы эту картинку Палыч...
Коньяк на Тину Павлоану подействовал обнадеживающе. Для меня. Она раскраснелась, стала раскованней, и во взгляде, в котором прежде проскальзывало беспокойство, а временами и холодная настороженность, появилось нечто, льстящее моему мужскому самолюбию.
- Тина, скажите, за день-два до смерти Геннадия Валерьяновича не случилось что-либо неординарное, из ряда вон выходящее? Ну, например, некое событие, возможно, неприятное известие...
Она ответила чересчур быстро:
- Нет, нет, что вы! Все было... как обычно...
Вот и не верь медикам, когда они говорят о вреде алкоголя. Тина Павловна на некоторое время совершенно потеряла над собой контроль, и выражение испуга, даже, я бы сказал, ужаса, появилось на ее внезапно побледневшем лице.
Что за всем этим кроется? А ведь дата на записке - день, предшествующий убийству... Кстати, нужно узнать, есть ли у Лукашова дача.
КИЛЛЕР
Это море и эта орава людей, с утра до вечера галдящая и что-то жующая, и озверевшее солнце, от которого нет спасу даже в тени, в конце концов сведут меня с ума. Я боюсь сорваться, из последних сил сдерживаю себя в мелких конфликтах, порой случающихся в бесконечных очередях за жратвой, иногда мне хочется выхватить наган и стрелять, стрелять в эти потные, самодовольные рожи отдыхающих, а последней пулей разнести вдребезги свою башку, наполненную не мозгами, а, как мне кажется, горячей, клокочущей грязью.
Деньги... Их у меня много. Больше чем достаточно.
Можно купить все, что душа пожелает. Но что у нас купишь? И зачем, кому? Одеваюсь я просто, мне особо "светиться" незачем, кутежи в ресторанах не по моей части, потому как спиртного в рот не беру, а женщины... Они у нас бесплатные. За исключением путан, но на этих крыс у меня душа не встанет, я ими брезгую.
К спиртному у меня отвращение сызмала. Пьяные гульбища моей матери, забулдыжного вида хмыри, от которых за версту перло сивухой и грязным бельем, напрочь отшибли желание хотя бы попробовать этого зелья. Видимо, из-за упрямого неприятия того шабаша, который годами не прекращался в нашей коммуналке, я и начал заниматься дзюдо. Учился на удивление хорошо, меня даже как мастера спорта приняли в институт физкультуры. Все могло быть совершенно иначе в моей жизни, не случись стычки с очередным "папашей".