– Он не только переводит, – продолжал мужик, впрочем, вполне дружелюбно. – Он еще и стихи пишет, и песни. Не слышали, девушка?
– Коллега твой? – показал на него глазами Аккуратов. – Брат-литератор?
Я промолчал. Ну как мне было объяснить Аккуратову, кто это такой, если я сам только догадывался…
– Вы правда песни пишете? – спросила Наталья.
– Писал когда-то, – пробормотал я и вдруг почувствовал, что скоропостижно пьянею, хотя успели мы с Аккуратовым залудить всего-то граммов по сто пятьдесят.
– И сами исполняете?
– У нас в компании двое поэтов было, – засмеялся Аккуратов. – Он и Федька Савушкин. Федька потом в Штаты свалил, там его оценили. Вместе с Бродским на симпозиумах выступал.
– Ух ты! – заволновалась Наталья. – Честно?
– Ну чего сидишь как не родной? – сказал я мужику. – Давай подсаживайся к нам.
– А можно? – обрадовался он, засуетился, подхватил с колена кепочку, подцепил пальцем стакан и вместе со стулом придвинулся к нашему столику. – Не помешаю?
– Я и не знала, Витя, что у тебя такие друзья, – восхищенно сказала Наталья. – Надо же, вместе с Бродским…
– Это не он, а Федька… – сказал Аккуратов. – Лех, я возьму еще по сто? – Он повернулся к мужику: – Разрешите, я вас угощу?
– Мне водки, – не моргнув ответил мужик. – Двести пятьдесят. Любой.
– Наташка, а тебе чего?
– Тоже коньяку. И мороженого. Леша, а вы нам потом почитаете?
– Ну что ты привязалась к человеку? – сказал Аккуратов, которому, конечно, не очень-то понравилось, что Наталья уделяет мне так много внимания. –. Ну-ка пошли, поможешь мне все принести.
– Ты иди, а я хочу пока у Леши спросить…
– Потом спросишь, – отрезал Аккуратов, встал и направился к стойке.
Наталья неохотно последовала за ним.
– А девчонка-то, похоже, на тебя запала, – сказал мужик. – Я бы на твоем месте не терялся.
– Ладно, ты не придуривайся, – осадил я его. – Говори, зачем явился.
Он моментально сделал вид, что смущен, старательно так потупился, стал мять в руках кепочку.
– Так это… Я извиняюсь… Может, я обознался…
– А я тебе говорю: не придуривайся.
– Нет, правда, – снова оживился он. – Давеча, вот, гляжу на тебя и думаю: он, не он? Память на лица совсем стала никудышная. Понятно, возраст.
– Сколько же тебе сейчас? Лет восемьсот? Или больше?
Все-таки реакция у него была отменная, – он тут же изобразил, что пытается вспомнить, наморщил лоб, зашевелил губами.
Вернулись Аккуратов и Наталья, поставили на столик бокалы с коньяком, креманку с пломбиром, стакан с водкой.
– Давайте же наконец выпьем! – воскликнула Наталья.
– Да, за знакомство, – сказал Аккуратов и чокнулся своим бокалом со стаканом мужика. – Между прочим, мы с Лехой (он мотнул головой в мою сторону) еще со школы корешимся. А вы откуда его знаете?
– Вы тоже переводчик! – предположила Наталья. – Или поэт.
Финик, не обращая на них внимания, сосредоточенно выцедил стаканище, занюхал принятое рукавом. Помолчал, размышляя о чем-то, затем посмотрел на меня прояснившимся взором и сказал почти весело:
– Вот не поверишь, а мне твоего батьку жалко. Ей богу, жалко.
Аккуратов и Наталья переглянулись непонимающе, а у меня от приступа внезапного гнева зашумело в ушах. Я сам удивился храбрости, с которой спросил:
– Значит, папу жалеешь? Раскаяние, да? – и вдруг, опять-таки неожиданно для себя, закричал тонким противным голосом: – А меня ты пожалел? Пожалел хоть раз?
Ни один мускул не дрогнул на его лице.
– Сынок, – сказал он тихо, – мы же могли тебя прикончить знаешь еще когда?
– Когда? Ну когда? – продолжал я задираться. Собственно, это была истерика, обычная пьяная истерика. – Ну когда же?
– Давай сходим, возьмем еще по сто, – шепотом сказал Аккуратов Наталье. – Видишь, мужчинам нужно выяснить отношения.
Притихшая Наталья на сей раз подчинилась беспрекословно, первая поднялась с места.
Финик проводил их равнодушным взглядом и вновь повернулся ко мне:
– Когда ты был еще с горошину, вот когда. А теперь задумайся: ты до сих пор жив и даже не покалечен. О чем это говорит?
– Ну конечно, о том, что вы очень гуманные и уничтожили Оливера М. просто чтобы не мучился, – засмеялся я саркастически.