— Да, — задумчиво произнесла Прекрасная фея. — Это верно. И все-таки. — У нее опять возникла потребность сказать что-то серьезное и очень умное, но на сей раз она не стала долю ломать голову над тем, что ее волновало, и махнула рукой.
Стоит ли говорить, сколько света, какое праздничное разнообразие внесли эти люди в тоскливую жизнь Аввакума? Едва ли в этом есть необходимость, потому что, где бы ни появлялась Прекрасная фея, в какое бы общество она ни попадала, с нею всегда приходила радость. Ликующая радость молодости, опьяняющая и возбуждающая чувства, простодушная и легкомысленная, — бесхитростная радость, рождаемая сознанием того, что ты живешь и как это замечательно — жить на белом свете.
Она, конечно, не принадлежала к тому типу женщин, в которых влюбляются мужчины вроде Аввакума. Но разве обязательно во все должна вмешиваться любовь? Не будучи в нее влюбленным, Аввакум не пропускал ни одного спектакля, в котором принимала участие Мария, мало того, он посещал генеральные репетиции и «черновые» представления — без декораций. Совал швейцару какой-то журналистский билет, и ею пропускали, а войдя в зал, он вытаскивал свою кинокамеру, и Прекрасная фея мило улыбалась ему со сцены. В течение нескольких месяцев он видел Марию в самых разных ролях — то она легкомысленная принцесса в «Деревянном принце», то Спящая красавица, просыпающаяся от пламенного поцелуя Дезире. Он не мог оторвать от нее глаз, когда она танцевала в «Вальпургиевой ночи» Прекрасную фею. А вот в «Жизели» она ему не нравилась: сентиментальная и романтическая, Жизель была чужда ее природе.
Теперь ему — «отстраненному» от оперативной деятельности, «законсервированному» — было чем заполнить время. Он посещал ее спектакли, репетиции, увлеченно снимая сцену за сценой, затем проявлял пленку, разрезал, склеивал, монтировал отдельные ее части, создавая «художественный» фильм. Он был и кинооператором, и режиссером, и монтажером — новизна этого занятия доставляла ему истинное удовольствие.
А иногда по вечерам друзья собирались в доме профессора. Прекрасная фея делала, видимо, все, чтобы он и здесь не мог оторвать от нее глаз, чтобы постоянно быть у него на виду, в центре внимания. Догадываясь, какие инстинкты она в нем разжигает, Мария старалась быть еще оживленнее, еще обольстительнее, она не строила из себя недотрогу — наоборот, она го и дело да вала ему понять, что он может завладеть ею. и поэтому во время их развлечений шла на всевозможные уловки, лишь бы оказаться с ним наедине. Но как только они уединялись, она делала так, чтобы «свидание» ограничивалось шутливым поцелуем. Ей ничего не стоило превратить свою опасную игру в забавную, легкую шутку.
Хари как будто ничего не замечал. На проделки.невесты он взирал с подчеркнутым равнодушием, словно это на самом деле были просто невинные шалости. А может, он ни во что не ставил Аввакума? Вполне вероятно! Хари был известным художником, крупнейшим мастером по оформлению выставочных павильонов и первоклассных показательных магазинов, его буквально засыпали заказами, и он хорошо зарабатывал. Что рядом с его известностью и богатством значит какой-то там археолог?! Такого стоило поводить за нос.
Но если бы не это непоколебимое равнодушие Хари, Аввакум ни за что на свете не позволил бы себе взглянуть на его невесту глазами мужчины. Стоило тому хотя бы бровью повести, самым незаметным способом выдать свою тревогу — и ноги Аввакума больше не было бы в этом доме, а Мария в его глазах сразу превратилась бы в неодушевленный предмет.
Так или иначе, Хари держался хорошо. Говорил он мало, чаще молча мастерил что-нибудь, используя то спички, то тесто. Усядется, бывало, по-турецки прямо на ковер где-нибудь в сторонке и составляет из цветных бусинок причудливые арабески и мозаичные картинки. В такие моменты он казался очень кротким, сосредоточенным и усталым. Но если его приглашали принять участие в какой-нибудь шумной игре, на его губах появлялась ироническая, немного печальная улыбка, которая исчезала, как тень летящей птицы, и он не отказывался. Никогда никто не мог понять, что его печалит и над чем он посмеивается. Поднимаясь со своего места, он имел в таких случаях вид школьника, нетвердо усвоившего урок, однако исполненного решимости показать то, что он знает — ему не хотелось огорчать своего учителя. Если он и не вносил азарта в игру, то по крайней мере искренне старался не мешать другим.