К раненому старшине мы добежали меньше чем за пять минут. Сизый цвет его век так меня напугал, что я чуть было не выронил шприц. Даже не проверив пульса, я кинулся делать ему укол, затем помог Георгию взвалить раненого на спину.
Двинулись ко мне домой. Я нес карабин, фуражку и окровавленное махровое полотенце. От него исходил сильный запах хлороформа.
Раненого мы положили на мою кровать, и старшина
Георгий тут же ушел.
Вымыв спиртом руки, я осмотрел рану. Признаков пролома черепа не было. Кровотечение вызвано несколькими глубокими ссадинами, идущими от темени к шее.
Кирпичного цвета пятна вокруг рта и носа выступили, несомненно, оттого, что пострадавший долго вдыхал хлороформ.
Я проверил пульс – с каждой секундой он становился ровнее и отчетливее. И синева на веках стала постепенно исчезать, а над верхней губой появились капельки пота. Я
зажег спиртовку и поставил кофейник, чтобы приготовить кофе. Пока грелась вода, в комнату ввалилось несколько человек: председатель сельскохозяйственного кооператива, майор – начальник военно-геологического пункта и еще один геолог. Старшина Георгий, немного успокоенный, остался у дверей.
Они вбежали с таким испуганным видом и так долго не могли перевести дух, словно за ними гнались волки. Поскольку в моем повествовании об этих людях речь идет и дальше, мне хочется в самом начале сказать о каждом из них хотя бы несколько слов, чтоб они запомнились и чтоб, как говорится, не упускать их из поля зрения.
Председатель кооператива бай Гроздан невысокого роста, здоровяк, с красным мясистым лицом, круглыми добрыми глазами и блестящим, как начищенная медь, лысым теменем; из-за того, что он никогда не снимает своей барашковой шапки, уши у него сильно оттопырены.
У бай Гроздана одна страсть – табачная рассада, одна слабость – мирить людей, которые ссорятся и ненавидят друг друга, и единственное удовольствие, которое он позволяет себе в свои шестьдесят лет, – пить натощак анисовку. Так как участие бай Гроздана в этой запутанной истории ограничено, я думаю, что и этих нескольких слов вполне достаточно, особенно если подчеркнуть самое главное, что человек он весьма душевный и приятный.
Полгода назад в Момчилово приехала смешанная военно-геологическая группа. Возможно, у нее была какая-то секретная миссия на границе – кто ее знает, я к этому не проявлял никакого интереса, Да и сейчас не интересуюсь.
Но, по-видимому, задача перед ней была поставлена ответственная, так как вместе со специалистами сюда прибыли и двое милицейских – Стоян и Георгий, чтобы охранять Илязов дом, где расположился штаб военно-геологической группы.
Штаб состоял из четырех человек. Ее начальник –
майор-картограф Стефан Инджов, порядком облысевший холостяк лет пятидесяти, худой, сутулый, с костистым ястребиным носом и тонкими, синеватыми, едва заметными губами. Всегда подтянутый, выбритый, в начищенных до зеркального блеска сапогах, строгий, словно бы вечно чем-то недовольный, майор внушал жителям села большое уважение, и стоило ему заговорить с кем-нибудь из момчиловцев, как тот, особенно если он служил когда-то в солдатах, мигом вытягивался в струнку, будто перед своим ротным командиром.
Смеялся майор Инджов редко, а когда улыбался, лицо его почему-то приобретало измученный вид, как у больного и крайне усталого человека. Пить он не пил, но курил много, и, если что-то не ладилось, две стеклянные пепельницы на его столе не вмещали окурков: пепел лежал и на чертежах, а в комнате, несмотря на распахнутое окно, воздух выглядел сизым от табачного дыма. Холодно-учтивый, сдержанно-любезный, язвительный, когда сердился, Инджов был очень замкнутым. Дружбы ни с кем не заводил, да и его общества как будто никто не искал.
Вторым по старшинству на военно-геологическом пункте был старший геолог Боян Ичеренский. У него тоже были свои особенности, но к нему мы еще вернемся. Ведь когда на Илязовом дворе произошло нападение, его не было в Момчилове. Он уехал на мотоцикле в Пловдив к своей жене. Он устремлялся туда каждую субботу пополудни и возвращался к обеду в понедельник. Майор хмурился – его злили эти опоздания, он грозился строго наказать Ичеренского, но все это напоминало грозовую тучу без дождя.
Под началом Бояна Ичеренского был горный инженер
Кузман Христофоров. Я и сам человек сдержанный от природы, но сдержанность Кузмана превосходила мою примерно в тысячу раз. Этот поразительно мрачный субъект был просто неподражаем. Высокий, сухой, рано поседевший; блуждающий взгляд его серых, как остывшая зола, глаз, казалось, видел все и в то же время ничего не замечал.