Дождь по-прежнему дробно стучал в оконную раму.
Аввакуму стало смешно: стоит ли зябнуть под мокрым плащом ради любовных свиданий Балабаницы?
Однако он не шевельнулся. Все ждал, что случится нечто, имеющее прямую связь с впечатлениями, которые наслоились в его сознании на протяжении сегодняшнего дня. Вдруг по его спине побежали мурашки: кто-то поднимался по лесенке – скрипнула одна ступенька, потом скрип повторился уже у самой галереи.
Он оставил дверь незапертой. То ли он нарочно это сделал, то ли просто забыл повернуть ключ – не мог вспомнить.
Видно, поднявшийся на галерею человек не собирался входить в его комнату. Он открыл соседнюю дверь и вошел в чуланчик.
Что ему там делать, среди чучел птиц и животных да всякого старья? Это произошло так неожиданно, что Аввакум от удивления чуть было не вскочил с кровати.
Он овладел собой лишь после того, как снова скрипнула ступенька. Человек уже спустился во двор.
Дальнейшие события произошли в течение одной-двух минут. Аввакум бросился к окну, перемахнул через подоконник и, вцепившись руками в сук старой сосны, стал быстро спускаться вниз. Едва ощутив под ногами землю, он стремглав кинулся к плетню. Перед ним бежал человек.
Аввакум сунул руку в карман, чтобы выхватить фонарик, но поскользнулся и упал навзничь на мокрую траву.
Поднимаясь на ноги, он горько усмехнулся от сознания, что первая схватка кончилась для него поражением.
Аввакум долго не мог уснуть. Упустить такой момент!
Почему он не зажег фонарик, направив его прямо в лицо неизвестному, когда тог находился в чулане? Это способна сделать любая женщина…
Скрипнув зубами, он повернулся к стене и закрыл глаза.
На заре Аввакума разбудил сильный ветер; он метался в ветвях старой сосны, гнул и ломал их. По небу бежали рваные тучи, в их просветах блестели синие лоскутки умытого дождем неба.
Казалось, ветер развеял и его дурное настроение; когда он открыл глаза, ему почудилось, что вокруг несутся звуки знакомой мелодии, очень веселой, вероятно, вальса.
«Сейчас я должен посмотреть, что произошло в чулане», – решил Аввакум. Он схватил полотенце и спустился во двор. Он мылся и плескался холодной водой до тех пор, пока не покраснела кожа.
«Сейчас посмотрю, что произошло в чулане», – снова подумал Аввакум, но занялся бритьем; вдруг он вспомнил, что мелодия, звучавшая в его ушах, когда он проснулся, из
«Евгения Онегина».
Он надел новый пуловер, начистил ботинки, смочил одеколоном волосы и стал причесываться перед маленьким зеркальцем, которое пристроил на штативе с пробирками.
Все это время он насвистывал вальс из «Евгения Онегина», как будто перед ним была не ощерившаяся Змеица, а розовый с желтыми балкончиками фасад знакомого дома.
На галерейке было мокро. Дверь чулана тоже всю ночь поливал дождь. Не было смысла искать на дверной ручке какие бы то ни было следы.
Внутри все оставалось на своих местах.
Стоя на пороге, он внимательно осматривал одну вещь за другой.
Так продолжалось минут десять.
Наконец он улыбнулся. Подставка, на которой был укреплен медвежонок, сдвинута примерно на два пальца влево, и виден верхний левый угол ящика. Вчера он сам ставил сюда медвежонка и отлично помнит, что все углы ящика были одинаково хорошо прикрыты подставкой. А
теперь левый угол пальца на два приоткрыт. Кто-то сдвинул чучело в сторону, очевидно, для того, чтобы заглянуть в ящик и просунуть туда руку. А потом, так как было темно, не сумел поставить медвежонка в прежнее положение. «Образовавшееся смещение равно двум сантиметрам», – определил Аввакум.
Он поставил медвежонка на пол и посмотрел в ящик.
Внутри как будто ничего не изменилось. Та же кучка разноцветных камешков, а на ней – самый большой камень,
завернутый в листок из тетради с надписью: «Змеица, 7 августа». Он лежит на том же самом месте, где его оставил
Аввакум. И бумага и надпись те же. Только цвет самого камня стал иным. Аввакум отлично помнил, что тот камень был коричневый. Этот, что сейчас у него в руках, по размеру и форме почти такой же, а вот цвет другой, какой-то белесый.
19
Со стороны Лук показалось солнце, и небо над Змеицей заалело. Далекие осыпи и зубчатые скалы потонули в призрачной розовой дымке.
Аввакум спустился по лестнице вниз и чуть было не столкнулся в сенях с Балабаницей.
– Мне уже пора быть на сыроварне, а я вот проспала! –
улыбнулась она, поспешно пряча под платок кудряшку, упавшую на лоб.
Поверх ситцевой блузки она надела кунтушик с короткими рукавами. Он был открыт на груди, и в вырезе, отделанном золотистыми отворотами, поблескивала ее гладкая молочно-белая кожа.