Что же произошло потом?
Потом Методий, перебиваясь сам, как говорится, с хлеба на воду, собрал деньжат и купил для вдовы подержанную вязальную машину. Она взяла девочку к себе, записала ее в момчиловскую школу. Каждый месяц Методий треть своего жалованья посылал по почте на имя ребенка.
И все это в память о той чудесной минуте, когда он вошел к ним в дом, чтобы взять забытый на лавке шарф.
Может быть, вы думаете, что за прошедшее после трагической гибели лесничего время это чудесное мгновение превратилось во взаимную любовь?
Вот в этом-то и суть вопроса, что такое любовь, с которого начался наш разговор. Для моего друга Кузмана
Христофорова любовь – это загадочные письмена. Для ветеринара – вздохи в одиночестве. А для Методия Парашкевова – получасовая беседа с вдовой лесничего за чашкой кофе, и непременно на дворе, под открытым небом; если же льет дождь или воет вьюга, беседа происходит на кухне, возле гудящей печки, и всегда в присутствии маленькой дочки.
Вот что называется любовью у такого человека, каким был Методий Парашкевов. Я говорю о нем в прошедшем времени, поскольку мой замечательный сосед справа утверждает, что его повесят. Но если его пророчество не сбудется, и дай бог, чтобы оно не сбылось, я опять посажу его справа от себя, а их милость поставлю у двери: пусть слушает нас оттуда, как провинившийся школьник.
Ичеренский закончил свой рассказ и умолк.
Мы все молчали. И Аввакум тоже. А капитан стал очень грустным и смотрел куда-то в сторону.
Геологи отправились в Илязов дом. Аввакум все вертелся возле мотоциклов, принадлежащих Ичеренскому и капитану; он разглядывал их с огромным любопытством и даже трогал рукой.
Что же касается меня, то я никогда не питал слабости к этому довольно опасному виду транспорта; я даже слышал, что мотоциклисты часто страдают от ревматизма коленного сустава.
Небо опять заволокло тучами, густая серая мгла окутала темя Карабаира. Улицы опустели. Начал моросить дождь.
– Ну, Анастасий, – обратился ко мне Аввакум. – Узнал что-нибудь?
После некоторого колебания я собрался с духом и назвал имя геолога.
Я ожидал, что Аввакум будет очень удивлен и засыплет меня вопросами. Но он только устало зевнул и с поразительным равнодушием протянул мне на прощание руку.
22
Не успел Аввакум дойти до дома Балабаницы, как ему повстречался бай Гроздан.
– Ты что, забыл о нашем уговоре? – сердито, с усмешкой спросил Аввакум.
– Я-то не забыл, да вот лимонад кончился! – досадливо развел руками бай Гроздан.
Он сообщил ему, что ходил в сельский кооператив, узнавал о пряже, и там ему сказали, что такого товара не было и не могло быть. Они вдвоем с секретарем партийной организации силились вспомнить, кто зимой носит перчатки из синей пряжи, и в конце концов пришли к убеждению, что в Момчилове не появлялся человек – ни свой, ни чужой, – на руках у которого были синие перчатки.
– Не клеится у меня с этим делом, – вздохнул бай
Гроздан. – Ничего не получается. А что касается той ночи, про которую ты меня спрашивал, то тут вот какая история.
Балабаница была в сыроварне. Ее смена заступила вечером и ушла утром, с восходом солнца. Так что Балабаница не была дома всю ночь. Дед Манаси, хозяин Кузмана Христофорова – инженера, значит, – тот оставался на пасеке с предыдущего дня. Ичеренский, как ты знаешь, каждую субботу уезжает в Пловдив. А капитан в тот вечер был на посиделках в селе Луки. Вот они какие, мои сведения.
Больше я ничего не знаю.
Аввакум огляделся по сторонам, вынул из плаща платочек и начал старательно чистить свои ботинки.
Во дворе напротив Надка сердито разгоняла кур.
– Спасибо тебе за помощь, – сказал Аввакум, отворяя калитку. – Кое-что из того, что ты упомянул, очень интересно. Буду иметь это в виду!
Он поднялся к себе в комнату, лег на кровать и так, не шевелясь, пролежал больше часа.
Окно было раскрыто, и сквозь редкие ветки суковатой сосны проглядывали осыпи придавленной тяжелыми тучами, окутанной туманом Змеицы. Тянуло холодом, по подоконнику стучали дождевые капли. Наверху, на чердаке, поскрипывала дверь, которую забыли закрыть.
Что он будет иметь в виду? Он сказал председателю, что будет что-то иметь в виду. Но что? Нити запутывались все больше и больше, следы настоящего преступника, вместо того, чтобы вырисовываться яснее, начинали исчезать, теряться в какой-то непроглядной мгле, вроде той, что окутала Змеицу.