Эне. Я читал этот отрывок; он начинается словами: «О любовь, ты вершишь все!» Весьма похвально, что вы не стали толковать их; однако следовало бы лучше признать это пресловутое «и» грамматической ошибкою, нежели объяснять его всяческими богохульствами.
ГЛАВА ВТОРАЯ
О Мазильере. Невидимая церковь, реликвии и благие намерения
Фенест. Что до меня, то я готов защищать все вплоть до освящения колоколов; я и вас обращу, коли вы того пожелаете. А к моей молитве вам придираться не след, она так же сойдет за настоящую, как «Ave Maria».
Эне. Судя по вашим словам, стоит вам мигнуть, как все кругом пожелают обратиться.
Фенест. Еще бы! Обращение Мазильера[145], капитана Наваррского полка, – это, можно сказать, моих рук дело. И сколь доброе дело! Он отправился к мессе, а после обошел всех знатных господ, похваляясь своим обращением. Однажды у монсеньора де Роклора зашел спор о том, чья религия лучше. «Надобно спросить у этого капитана», – сказал господин Маршал. «Ну что же, – обратился он к Мазильеру, – ты попробовал и там и тут; считая с субботы, побывал и протестантом и католиком; как тебе кажется, какая религия лучше?» Тот с уверенностью отвечает, что, мол, католическая, на что Маршал возражает: «Ты, братец, либо самому себе врешь, либо нам; я-то ведь знаю, что ты содрал и с тех, и с других и за обращение, и за возвращение».
Эне. Отлично сказано. Я вижу, вы решили обращать меня с шуткою на устах.
Фенест. Таким вот, стало быть, манером он и перешел опять к вашим, а мне отослал обратно эти четки, которые я ему одолжил, чтобы он сошел за доброго католика; теперь-то они ему не нужны, ведь ваша набожность невидима, так же как ваша церковь.
Эне. Да долго ли вы, подобно нечестивым язычникам, будете ставить нам в вину нашего невидимого Бога?!
Фенест. Ну как же не ставить, ведь мы-то любим все видимое.
Эне. Так вот отчего в церкви Святого Фронта[146] нашли среди реликвий маленькую склянку, где заключен был чих Святого Духа.
Фенест. Ох уж ваши гугенотские выдумки! Это ведь кто-то из ваших составил инвентарь реликвий[147], согласно коему у святого Павла якобы восемнадцать голов, у святого Петра шестнадцать туловищ, а святой Антоний – сорокарукий.
Эне. А зачем же выставлять напоказ то, чего на самом деле не существует? Почитайте-ка обо всех этих чудесах в книге[148], которую я держу здесь, у себя; она называется «Le Cose maravigliose de l’alma citta di Roma, ove si tratta de le reliquie dei corpi santi, per Giovanni Osmarino Gigliotto, con licenzia di superiori».
Фенест. Что за беда, коли наши добрые богословы слегка приврут: они ведь это затем делают, дабы выставить напоказ свою набожность до показать, как они почитают святых. А вы, гугеноты, лишили их последнего покоя.
Эне. Стало быть, вот что у вас называется почитать святых – делать из них ярмарочные чудища! Никому из нас сроду не довелось увидеть ни единой косточки[149] какого бы то ни было святого, а вы поклоняетесь мощам, коими торгуют вразнос по всей Европе.
Фенест. Нет, я с вами не соглашусь; я полагаю, напротив, что все, совершаемое с благими намерениями, – хорошо.
Эне. Вот это справедливо.
Фенест. Куда как справедливо, да ведь вы не верите в благие намерения. Эне. Сами по себе благие намерения мы не отрицаем, только надобно еще доказать, какое намерение благое, а какое дурное, ибо то, что оскорбляет Господа, не может считаться благом.
Фенест. Как же вы определите благое намерение?
Эне. Его можно назвать благим, когда оно отвечает понятию добра.
Фенест. А сверх того, благое намерение должно быть видимым.
Эне. Это именно то, чего мы ждем от нашего времени и от светоча истины.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Спор сеньора Канизи. Вопрос о крещении, возбужденный в Риме
Фенест. Я твердо стою на том, что главное – это намерение. Послушать бы вам отца Кутона, как он в сем вопросе отличился, когда призвали его рассудить спор барона де Куртомера[150] и сеньора де Канизи.
Эне. Мне как будто доводилось слышать эту историю; не о том ли она, что без благого намерения священника таинство недействительно?
145
146
147
...
148
...
149
...
150