В октябре 1925 г. В. Парнах снова уехал во Францию. Он так писал об этом в неопубликованных автобиографических заметках: «Вдали от Франции всегда любимый мною французский язык зазвучал во мне особым, небывалым очарованием. Во мне накопились залежи французских слов и стремились прорваться наружу, разразиться музыкой. Охваченный жаждой освобождения и новой страстью к латинскому миру, я опять поехал в Париж»[1692].
Впрочем, мотивы этой новой поездки во Францию были не совсем те, что указал Парнах, а если и те, то были также еще и другие. Бесспорно присутствовало некоторое неудовлетворение своей работой, и еще в большей мере – своим местом в советской действительности: джаз был внедрен и мог развиваться и процветать и без Парнаха, что же касается литературных дел, то они были явно менее успешными, чем он предполагал вначале (большинство задуманных книг осуществить не удалось, переводы печатали лишь от случая к случаю), в качестве литературного критика он выступить еще не пробовал.
Но был и еще один мотив отъезда в Париж, вероятнее всего самый серьезный и даже решающий. Еще во время первых поездок во Францию Парнах начал разыскивать в парижских библиотеках материалы, связанные с преследованиями католической инквизицией испанских евреев – так называемых сефардов; Парнах полагал, что по отцовской линии он принадлежал к их потомкам.
Еврейская тема в поэтическом творчестве Парнаха приглушена, глубоко упрятана, по крайней мере не является ведущей. Но в некоторых случаях она прорывается наружу. Например, в стихотворении «Саббатеянцы»:
Вообще Парнах не был ни политическим, ни тем более гражданским поэтом, и трагические приметы времени в его стихах относительно редки. Поэтому его стихотворение «Мазурские болота» (из сб. «Самум») – о бессмысленной гибели русских солдат на германском фронте – может быть воспринято как неожиданное исключение. Еще более неожиданно – очень слабое стихотворение «Электрофикация всех предприятий...» (о плане ГОЭЛРО) из сборника «Карабкается акробат». Нет, это были не его темы, это было вычитано «из столбцов газет», а не лично пережито, понято и принято. Образы былой России, как ни странно, возникают в некоторых стихах, написанных во Франции и Испании (все они входят в книгу «Карабкается акробат»). Например:
Это помечено Севильей; а вот явно парижские строки:
Это мог быть взгляд со стороны на явления, не представлявшие для поэта социальной опасности. Когда же воспоминания о когда-то виденном, и тогда остро пережитом (хотя, возможно, это был все-таки чужой опыт) захватывали поэта, стихи Парнаха наполнялись подлинной болью, острым переживанием несправедливости мира и беззащитности перед ним, этим миром, личности в чем-то ущемленной и поэтому «неполноценной». Такого, например, взволнованное, яркое стихотворение Парнаха «Высланные» (из того же сборника):
Мы не знаем, случалось ли Парнаху пережить погром, но слышать и читать об этом безусловно случалось. Ему могло казаться, что все это уходит и уходит в прошлое, оставаясь мрачным воспоминанием. И тогда поэт решил обратиться к истокам, к корням, чтобы, быть может, осмыслить недавнее и даже провидеть будущее – т. е. попытаться выявить здесь некие исторические закономерности. Кровавый разгул погрома, бессмысленного и безнаказного, вызванного только идеологическими предвзятостями и предрассудками, как он полагал, а не чем-то объективным или жестокостью и темнотою, извечно свойственными роду людскому, Парнах нашел в далеком прошлом – в трагических судьбах сефардов – сведения о которых он тщательно собирал в тиши библиотек. Среди гонимых инквизицией сефардов было немало поэтов, и вполне естественно стихи их наполнены обидой, болью, страхом и, подчас, ненавистью к их преследователям. В достаточно большом количестве стихов этих поэтов, буквально раскопанных и вырванных из забвения Парнахом, есть произведения талантливые, яркие, потрясающие силой чувства и правдивостью, но есть и откровенно слабые, декларативные и полные риторики. Но даже в слабых стихах явственно звучит голос истребляемого народа. Даже слабые стихи могут потрясти своей искренностью. Лучшие из этих стихов Парнах перевел (между прочим, сначала на французский). Он разыскал деловитые протоколы инквизиционных судилищ и хладнокровные и заинтересованные описания аутодафэ. То, что предпринял Парнах, была, конечно, научная работа, работа, прежде всего, археографа и историка. Сведения, сообщаемые Парнахом, точны и лишены предвзятости, а его суждения и оценки намеренно объективны. Но уж слишком взрывоопасным был добытый поэтом материал. Поэтому книга получилась яркая и гневная, а помещенные в ней переводы были на высоком литературном уровне, как в их французском варианте, так затем и русском. Как переводчик Парнах старался быть точным и непременно сохранять стилистические и идеологические особенности оригиналов. Показал он себя и незаурядным исследователем.
1692
Цит. по: