Изучение творческого наследия поэтов-сефардов, вольно или невольно, привело Парнаха к занятиям Агриппой д’Обинье. От поисков аналогий, сопоставлений, перекличек он пришел к переводу «Трагических поэм» как произведения самоценного и самодостаточного, в котором не было совсем чувства обреченности хотя и избранного Богом народа. Быть может, Валентин Парнах нашел у Агриппы то, чего не хватало нередко ему самому – неколебимой стойкости и смелости. Не будучи гражданским поэтом, Парнах переводил Агриппу как бы из компенсаторных потребностей, переводил как великого поэта, наполнившего гражданским пафосом французскую поэзию последующих веков. В Комментариях к «Испанским и португальским поэтам» Парнах писал: «Вся гражданская поэзия Франции обязана Агриппе д’Обинье. Им вдохновлялись Виктор Гюго, Огюст Барбье и Шарль Бодлер. Книга «Кары» Гюго носит такое же название, как одна глава из «Трагических поэм». Д’Обинье упоминается и в стихах Гюго»[1697]. И далеко не случайно такое замечание Парнаха в статье «Современная русская поэзия»: «Общественные потрясения, крушение феодального государства, кризис мистического духа, годы блокады, гражданской войны и Террора – вот что мы слышим в голосах русской поэзии наших дней, переходного времени, достойного Агриппы д’Обинье»[1698].
Заметим, что это написано во Франции, по-французски и во Франции же напечатано (в 1926 г.). Из этих слов Парнаха можно было бы сделать вывод, что «Трагические поэмы» Агриппы стали для него неким иносказанием, воспоминанием о былом, предостережением, идущим из прошлого и направленным в будущее. Так, например, полагала Руфь Рискина, автор очень ценной статьи о Парнахе – переводчике д’Обинье[1699]. Однако нам представляется, что думать так – это непомерно сужать значение переводческой работы поэта. Парнах, вероятно, познакомился с произведениями Агриппы еще в пору первой поездки в Париж, т. е. до революции и гражданской войны в России. Сефарды, страдающие и гибнущие, участниками гражданской войны не были. Гугеноты – напротив. И переводчик это очень верно почувствовал. Он показал в своем переводе (ни на шаг не отходя от оригинала), что в обстановке гражданской войны нередко случается, что все оказываются неправыми, а любые решения – ошибочными. Аналогии с русской, да и с любой другой, революцией здесь напрашивались, конечно, сами собой. Но произведение д’Обинье не просто рисовало ужасы гражданской войны (и в этом его универсальность); это было произведение о стойкости и верности, бескомпромиссности и принципиальности, чего в обычной гражданской войне не бывает, чего, конечно, не было во Франции XVI столетия. Носителем положительного начала, как бы абсолютно положительного, оказываются у д’Обинье очень немногие гугеноты, а по сути-то дела – только он сам.
Бдительные советские цензоры не увидели здесь никаких опасных аналогий. Просто то, о чем писал Агриппа, было не обобщенным изображением гражданской войны, а войны очень конкретной, и цели и устремления борющихся сторон не имели ничего общего с обстоятельствами XX века. К тому же нам кажется (в отличие от Р. Рискиной[1700]), что Парнах не использовал «эзопов язык переводчика» и не выдавал книгу д’Обинье за произведение хотя бы потенциально «антифашистское».
Однако цензоры, видимо, все-таки осторожничали; об этом говорит довольно большое число «внутренних» рецензий на книгу, написанных специалистами самого разного толка; книгу положительно оценили И. И. Анисимов, H. H. Вильям-Вильмонт, Б. И. Пуришев, М. А. Лифшиц, Л. Е. Пинский (все эти отзывы не опубликованы); Борис Пастернак нашел стихи перевода «очень удачными, а часть – превосходными; по силе, выразительности и точности»[1701].
Издание книги Агриппы д’Обинье стало последней большой работой Валентина Парнаха. Беремся предположить, что для существенного расширения перевода сил у него уже не было, и чтобы хоть немного «утяжелить» книжку, Парнах включил в нее перевод, несколько поспешный и с необоснованными пропусками, мемуаров Агриппы.
1699