Приключения барона де Фенеста. Жизнь, рассказанная его детям

Фенест. А правду ли болтают, будто он продал дьяволу также своего барана и мула?

Эне. Вот уж чего не знаю, того не знаю.

Фенест. Его уход нанес вам, однако, большой урон.

Эне. Э, да это не он от нас ушел, а мы сами его выгнали, и никто из гугенотов не был слишком огорчен – таким людям средь нас не место.

Фенест. Стало быть, вы изгнали его за колдовство?

Эне. Прежде всего, ему вменили в вину сочинение двух книг. В первой из них он доказывал, что супружеская измена и блуд отнюдь не запрещены седьмой заповедью и что эта последняя осуждает лишь το μοιχον χευειν[220], имея в виду грех Онана[221]; этим восстановил он против себя известный католический орден. Во второй книге предлагал он вновь дозволить бордели, но на процессе его обвинили еще и в колдовстве, и нам достались эти самые книги, написанные им в Тей-Шовен[222]. Неужто вам не случилось прочесть сонет, сложенный в его честь; он в свое время ходил по рукам.

Фенест. Нет, я его не читал, а вы мне не дадите?

Эне. Я знаю его наизусть, слушайте:

Вам[223] кажется: закон католиков суров –
Лишь праведникам честь, им церковь наша рада.
Но вам и невдомек, что между агнцев стада
Ютит она козлищ, приемлет и волков.
Кайе средь бела дня разврат воспеть готов,
В святые возводя прямых исчадий ада.
Но церкви все равно, она не чует смрада.
И, веру изменив, он не сменил трудов.
Вождь сифилитиков и синдик сутенеров,
Он, защищая шлюх, являет нам свой норов,
А церковь так добра – с любым пойдет в постель.
Безнос ты иль вонюч – что ж, ублажит любого.
Кто хочет, тот входи, – не церковь, а бордель.
Вам, гугеноты, и не снилося такого!

Фенест. Подумать только! Чего только он в свое время ни сулил маршалу Ферваку, да и мне самому должно было перепасть от его милостей.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ О маршале де Ферваке и о клириках из Дворца Правосудия

Эне. Как же случилось, сударь, что маршал, с коим водили вы столь тесную дружбу, не способствовал вашей карьере?

Фенест. Тесную дружбу?.. О да, да! Такую тесную, что один завистник, когда я рассказывал, что мы с маршалом сделали то-то и то-то, мне заявил: «Etiam nos, poma natamus»[224].

Эне. Так обычно говорится по поводу дома, разрушенного половодьем, когда меж обломками плавают фекалии вперемежку с яблоками. При крушении же великих домов наверх всплывают, вместе с отборнейшими фруктами, такие мерзкие нечистоты, что и сказать нельзя. Однако выражение сие верно для шампиньонов, что растут на навозе, но никак не для вас.

Фенест. Ах, вот жалость-то! Знай я тогда же перевод этого изречения, кое-кто из нормандцев оказался бы в больших дураках. Надо вам сказать, что эти нормандцы[225] вечно задирали меня. Иду я однажды по улице и вижу – выглядывают они из окна и потешаются надо мной. А я, как вы, верно, заметили, не бегаю трусцою и не семеню при ходьбе на манер простого буржуа или какого-нибудь там служки, а напротив, выступаю эдак важно и степенно, потряхивая головою в такт шагам, как оно и подобает истинно светской особе[226]. Так эти висельники наняли за одно экю пару барабанщиков и наказали им ходить за мною по пятам. Я сперва было принял их за караульных и – врать не стану, – услыхав, что они лодлаживают свою дробь под мой шаг, сам с удовольствием зашагал под бой их барабанов. Однако спустя некоторое время сомнение меня взяло; что за оказия, думаю: куда я, туда и они! Я останавливаюсь – они тоже, я иду – они за мной. Наконец мне это надоело и я решительно у них спрашиваю: «Какого черта вы за мною бегаете?» На что они мне: «А какого черта вы перед нами идете?» Я им: «Какого черта вы барабаните, когда я иду? «А они мне: «Какого черта вы идете, когда мы барабаним?» Я им: «Какого же черта вы не барабаните, когда я останавливаюсь?» Они мне: «Какого же черта вы останавливаетесь, когда мы не барабаним?» И такой же ответ на все прочее. «Ах, вы, наглецы! – говорю я им наконец. – Башка господня, да я вам сейчас все ваши барабаны к дьяволу попротыкаю!» – «Глядите, как бы мы вам барабан-то на голову не нахлобучили, словно тому кюре из Сент-Эсташа!»[227] Я выхватываю шпагу – они берутся за свои... Ну, словом, я почел за лучшее войти в лавку оружейника...

Эне. Что ж, вы обратили ссору в шутку; я был свидетелем такой же забавы на рынке в Ниоре; предметом ее оказался дворянин, у коего один сапог был натянут до бедра, второй же сложился гармошкою.

220

развратника, изливающего [семя] (греч.)

221

...грех Онана... – Имеется в виду следующий библейский эпизод (Быт. 38:8–10): когда у хананеянки Фамари умер муж Ир, его отец сказал брату Ира Онану: «...войди к жене брата твоего, женись на ней, как деверь, и восстанови семя брату твоему. Онан знал, что семя будет не ему, и потому, когда входил к жене брата своего, изливал семя на землю, чтобы не дать семени брату своему. Зло было пред очами Господа то, что он делал; и Он умертвил и его». То есть Онан нарушил одно из основных правил иудаизма, согласно которому деверь должен взять в жены жену своего умершего брата (см.: Втор. 25:5).

222

Тей-Шовен (или Тейль-Шовен) – комментаторы не поясняют, о каком населенном пункте идет речь. Возможно, это небольшой городок Тейль на юго-западе Нормандии, недалеко от Алансона.

223

Вам... – Сонет обращен к гугенотам.

224

Так же и мы плаваем среди яблок (лат.)

225

...эти нормандцы... – Нормандцы считались отъявленными обманщиками и пройдохами.

226

...подобает истинно светской особе. – О том же д’Обинье пишет и в «Трагических поэмах» (кн. 2 «Властители», 1282–1284):

Придворный образец: ногами шаркать надо, А шляпою махать особенно в чести, И надо перьями при этом пол мести. (Перевод A. M. Ревича)

227

...кюре из Сент-Эсташа! – т. е. священник парижской церкви Святого Евстафия. Анекдот о нем пересказывает Бонавантюр Деперье (ок. 1510–ок. 1544) в своей книге «Новые забавы и веселые разговоры» (новелла XXX). Там говорится, как некий парижанин Жан Понтале начал отчаянно бить в барабан у дверей церкви, когда там читал проповедь один кюре. Кюре прервал проповедь, вышел и потребовал, чтобы тот прекратил шуметь, но тщетно – барабанная дробь продолжалась. «Тогда проповедник, еще больше рассердившись, взял у сопровождавшего его служки нож, прорезал им тамбурин и пошел обратно в церковь заканчивать проповедь. Понтале схватил свой тамбурин, побежал вслед за проповедником и надел ему тамбурин на голову, как надеваются албанские шляпы, нахлобучив его со стороны разреза. Чтобы показать, какое ему нанесли оскорбление и какое кощунство совершили этим над словом Божьим, проповедник поднялся в таком виде на кафедру, но народ, увидя его с тамбурином на голове, принялся смеяться и не стал его слушать» (перевод В. И. Пикова). Д’Обинье, бесспорно, хорошо знал этот новеллистический сборник. Как отмечает А. Вебер, этот анекдот упоминается и в «Апологии Геродота» Анри Этьена.