Приключения барона де Фенеста. Жизнь, рассказанная его детям

Эне. Знаю я этих мошенников; то же самое творили они в Майезе в день святого Ригомера[279]. Их предводитель ради праздничка срезал кошелек у кюре, пока исповедовался ему. У богомольцев они увели сорок или более лошадей, а потом доказывали им, что на богомолье должно ходить пешком – точно как благочестивый святой племянник (племянник на бретонский манер) святой Екатерины[280], и в доказательство своей правоты помянули прискорбный случай с лекарем Бомье, ехавшим на своем муле в процессии святого Мексана[281].

ГЛАВА ТРЕТЬЯ О богослове из Майезе

Эне. Один тамошний богослов, который с особым рвением обличал ворожей и гадалок, попался в лапы старой цыганке, и та сумела убедить его, что он околдован; беднягу такой страх взял, что он поспешил укрыться вместе с нею у себя в доме. Старуха велела принести чистой воды и, подав доктору кольцо, приказала бросить его своей рукою в стакан, отчего вода тут же помутнела; затем устроила она еще одно испытание: клала ему на живот курицу и барашка[282], и те мигом издыхали; цыганка выкидывала их за забор, а там уж вся цыганская компания только того и ждала. Пришлось ему раскошелиться на тринадцать двойных дукатов[283], из коих старуха вернула ему лишь один, веля зашить его в подол рубахи и так носить не менее суток. А пока суд да дело, у него обчистили ларь, выкрав оттуда четыреста лиаров денег. Старая ведьма, желая избегнуть возмездия, стащилау него вьючную корзину с мула, повесила ее себе на шею, а живот с корзиною прикрыла просторным плащом, да так и сбежала, притворясь беременною на сносях. Назавтра доктор, обнаружив обман и покражу, вскочил на коня (чего ему давненько делать не приходилось) и, догнав черномазых нехристей, стал угрожать им карою. На что Шарль-Антуан ему в ответ: «Ах, мой добрый монсеньор, да вы поглядите сами, как отлично-хорошо вас исцелили. Эй, люди, смотрите, как он бодро взбрыкивает! Повезло вам, сударь, на доброе лечение. Ведь наша лекарка целых шесть лет изучала свою науку в Монпелье[284]!» Слово за слово, и наш умник, кроме пустой болтовни, никакого иного утешения так и не добился. Но я тебя отвлек своими речами; чем же кончилось ваше приключение, когда вы застряли меж двух поместий? Так, верно, и проехали мимо?

Шербоньер. Э, нет; мессир Жюльен, кюре из Булье[285], нас ободрил, и мы, заручась его поддержкою, попробовали было очистить от нехристей один из домов, да не тут-то было; тогда половина наших заночевала на первой ферме, половина – на второй, взявши клятву с их предводителя, что никто из его шайки не посягнет на имущество дамы, почтенной супруги знатного сеньора, а вдобавок заставили предъявить нам письменное свидетельство о смирном и честном поведении его племени. Утречком выехали мы оттуда первыми, да так рано, что два часа спустя после восхода солнца добрались уже до Сен-Реми[286]. Местное кладбище показалось нам неплохим местечком для привала, и компания наша решила остановиться там, ибо кто-то углядел, как мамзель де Лавессьер[287] – та самая, что в Массиньяке притворялась, будто собирается платить за ночлег, – утаила ото всех хозяйскую ложку, сочтя ее за серебряную; однако нас не проведешь, мы ее хорошенько потормашили и ложку вытрясли, – она ее засунула себе за корсет. Ну, стало быть, расположились мы на зеленом пригорочке, поросшем шалфеем, мессир Жюльен расстелил свой плащ, и каждый из нас вывалил на него свою добычу. Чего там только не было: четыре сальные свечи, долото, отмычка, краюха хлеба, одна головка сыра целая, другая початая, кожаный короб, надтреснутый горшочек масла, перстень лиможского серебра с жабьим камнем[288], полтора фунта прогорклого сала, лошадиный гребень с выческами, пара гетр небеленого полотна, из коих одна полуобгоревшая (она здорово нас подвела – эти подлые цыгане мигом учуяли запах паленого!), далее, три лоскута от старого саржевого покрывала святого Мексана – желто-красные и здорово обтрепанные по краям, кувшин орехового масла, полсклянки жира, накладная борода и, наконец, пара монет по десяти солей[289] каждая, отчеканенных только с одной стороны (их добыла наша мамзель, срезавши кошелек с шеи одной цыганки, которая попросила ее вытащить ей соломинку из-за ворота); что же касается хозяйкиного пажа, то ему достались ладрины[290], в которые он мог влезть весь целиком, но и то благо, ибо до сей поры этот малый, еще никогда не промышлявший в городе, щеголял в башмаке на левой ноге и в сабо – на правой. Стало быть, поживились мы недурно, но когда пригляделись как следует, обнаружили и недостачу: цыгане-то обошли нас – к ним уплыли обувной рожок, половина маски, два клубка белой пряжи, моток проволоки, кусок сильно дырявой тафты, почти три четверти фунта булавок, пара ложек оловянных и одна фальшивого серебра, пара салфеток тонкой работы – даром что не нашей, третья часть простыни, чулок, набитый орехами, старый часослов на манер Шартрского, футляр для очков, три перчатки, короб для брыжей, наполовину ивовый, наполовину жестяной, затем штопор, воронка, коловорот, кропильница с колокольчиком, которую кюре думал загнать по дешевке, и, наконец, к величайшей нашей досаде, бурдюк из-под вина, принадлежавший нашей хозяйке. Да, ничего не скажешь, в те времена Пуату был прямо-таки академией для ворья, куда там Гаскони или Бретани! Помнится мне, как один форейтор из Мелля[291], обозлясь на то, что при нем хвалили за плутовство слугу господина Сен-Желе[292] по имени Фамин[293], объявил, что украдет у того рубашку, на нем надетую, и что же вы думаете – украл-таки!

279

Святой Ригомер – см. примеч. 2 к гл. 15, кн. 2.

280

...Святой племянник (племянник на бретонский манер) святой Екатерины... – Комментаторы из осторожности это никак не поясняют; между тем действительно, смысл этой шутливой фразы не очень понятен: во-первых, выражение «на бретонский манер» может быть понято как «незаконнорожденный», во-вторых, не очень ясно, о какой собственно святой Екатерине здесь идет речь. Впрочем, второй вопрос представляется принципиально решаемым: скорее всего, об «основной», т. е. Екатерине Александрийской (ум. ок. 307 г.); она считалась покровительницей невинных девушек; шутки на этот счет, с явной антикатолической установкой, мы находим и в другом произведении д’Обинье – «Католической исповеди де Санси», где (кн. 1, гл. 7) говорится, что часть покрова со статуи святой имеет способность придавать девическим соскам особую, «изначальную», твердость и округлость. Однако остается необъяснимым, как может быть связано это свойство статуи святой Екатерины с ка-ким-то «племянником на бретонский манер».

281

...в процесии святого Мексана. – Такая процессия обычно устраивалась в день святого Мексана (26 июня), католического святого, особо чтимого в провинции Пуату. Святой Мексан (ум. в 515 г.) был одним из основателей, во второй половине V в., сохранившегося до наших дней аббатства, вокруг которого вырос одноименный город (Сен-Мексан). В период Религиозных войн аббатство было сильно разрушено гугенотами; в XVII в. восстановлено, но отчасти утратило свой первоначальный готический облик.

282

...курицу и барашка... – О подобной ворожбе пишет д’Обинье и в «Трагических поэмах» (кн. 1 «Беды», 912–920). Там все это проделывает ненавистная поэту Екатерина Медичи:

Творит заклятия, бормочет темный вздор. Взывает к Сатане, распутница, в молебнах, Гадает с трепетом на трупах непотребных О собственной судьбе: разводит молоком Муку из черепов толченых, а потом Берет ребячий мозг и, как не раз бывало, Для сатанинских свеч вытапливает сало И кожу детскую приносит аду в дар, Чтоб нежить возвратить в гробы посредством чар. (Перевод A. M. Ревича)

В «Трагических поэмах» этот образ развит подробнее, но ограничимся этой небольшой цитатой.

283

Двойной дукат – золотая венецианская монета высокого достоинства; его чеканили с 1284 г. В зависимости от содержания золота (что не было стабильным) особенно большие монеты назывались иногда «двойными дукатами». Стоимость дуката примерно равнялась стоимости экю (см. примеч. 3 к гл. 11, кн. 2).

284

...в Монпелье! – Университет Монпелье славился своим медицинским факультетом. Как известно, там учился Франсуа Рабле.

285

...мессир Жюльен, кюре из Булье... – По поводу этого персонажа нет достаточно надежных сведений. Герцог де Сюлли (см. примеч. 14 к гл. 2, кн. 1), известный мемуарист, вскользь упоминает его, и из этого упоминания явствует, что это, скорее, был не священник, а завзятый авантюрист, вот почему д’Обинье связывает его с цыганами.

286

Сен-Реми – местечко недалеко от Ниора.

287

...мамзель де Лавессьер... – Одна из цыганок.

288

...лиможского серебра с жабьим камнем... – Лиможское серебро было низкой пробы, но ювелирные изделия обычно украшались там эмалями, которые очень ценились. «Жабий камень» («крапотен») – очень твердое минеральное образование, которое, как тогда считалось, находили в головах жаб. Считалось полудрагоценным камнем.

289

Соль – старинная французская серебряная монета; различали соль парижский, равный 15 денье, и соль турский, равный 12 денье (см. примеч. 15 к гл. 1, кн. 1).

290

Ладрины – см. примеч. 8 к гл., 2, кн. 1.

291

Мелль – старинный город в долине реки Севр в 25 км от Ниора; крупный церковный центр со времен Средних веков (церкви Св. Илария, Св. Петра, Св. Савиньена и др.); Мелль на рубеже столетий стал одним из оплотов протестантизма.

292

...Сен-Желе... – Некоторые комментаторы (П. Мериме, А. Вебер, Ж. Бальбе) полагают, что речь идет о Меллене де Сен-Желе (1491–1558), французском поэте-лирике, принадлежавшем к так называемой «Лионской школе» (Морис Сев, Луиза Лабе и др.), одном из непосредственных предшественников Ронсара и других поэтов «Плеяды», оказавших большое влияние на молодого д’Обинье. Однако такая идентификация представляется спорной. Скорее всего, имеется в виду близкий друг д’Обинье – Луи де Люзиньян сеньор де Сен-Желе (1550–1592), видный военачальник-протестант, либо его двоюродный брат Луи де Сен-Желе сеньор де Лансак (1513–1589), офицер-католик, выполнявший важные поручения Екатерины Медичи.

293

...по имени Фамин... – От франц. famine (голод).