У меня поэтому нет особых притязаний на славу, добытую в крупнейших боях с неприятелем. Все мы вместе выполняли наш долг патриотов, солдат и просто честных людей. Это — всеобъемлющее выражение, полное большого содержания и значения, хотя масса всяких бездельников и пустословов имеет о нем весьма слабое представление. Ввиду того, что под моей командой находился гусарский полк, я проводил разные операции, где все было предоставлено моему собственному усмотрению и мужеству. Успех этих операций, как мне кажется, я все же имею основание поставить в заслугу себе и моим смелым товарищам, которых я вел к победе и завоеваниям.
Однажды, когда мы загоняли турок в Очаков, наш авангард попал в ужасную переделку. Мой горячий литовец чуть было не занес меня прямо к черту в пекло. Я находился на дальнем передовом посту, как вдруг заметил приближавшегося неприятеля, окруженного тучей пыли, что помешало мне определить, как численность его, так и намерения. Поднять такое же облако пыли и укрыться за ним было бы несложно, но это ничего не дало бы мне, да и не способствовало бы достижению цели, ради которой я был выслан вперед. Я приказал поэтому своим правофланговым и левофланговым рассеяться по обе стороны колонны и поднять как можно больше пыли. Сам я в это время двинулся прямо на неприятеля, чтобы лучше прощупать его. Это мне удалось, ибо он сопротивлялся и дрался только до тех пор, пока страх перед моими фланговыми не заставил его отступить в беспорядке. Теперь настало самое время смело броситься на него. Мы рассеяли его полностью, разбили наголову и не только загнали обратно в крепость, но и погнали дальше, через нее, так что расправа с ним превзошла все наши самые кровожадные намерения.
Так как мой литовец отличался необыкновенной быстротой, я оказался впереди преследователей. Увидев, что неприятель удирает из крепости через противоположные ворота, я счел целесообразным остановиться на базарной площади и приказал трубить сбор. Я осадил коня, но, вообразите, господа, каково было мое удивление, когда возле себя я не увидел ни трубача, никого-либо другого из числа моих гусар. «Не проскакали ли они по другим улицам? Куда они могли деваться?» — подумал я. Но они во всяком случае, по моему мнению, не могли быть далеко и должны были вот-вот нагнать меня. В ожидании я направил своего тяжело дышавшего коня к колодцу на базарной площади, чтобы дать ему напиться. Он пил и пил без всякой меры и с такой жадностью, словно никак не мог утолить жажду. Но дело, оказывается, объяснялось очень просто. Когда я обернулся в поисках моих людей, то угадайте, господа, что я увидел? Всей задней части моего бедного коня как ни бывало: крестец и бедра — все исчезло, словно их начисто срезали. Поэтому вода вытекала сзади по мере того, как она-поглощалась спереди, без всякой пользы для коня и не утоляя его жажды. Для меня оставалось полнейшей загадкой, как это могло случиться, пока откуда-то с совершенно другой стороны не прискакал мой конюх и, разливаясь потоком сердечных поздравлений и крепких ругательств, не рассказал мне следующее. Когда я в беспорядке с толпой бегущих врагов ворвался в крепость, внезапно опустили предохранительную решетку, и этой решеткой начисто отсекли заднюю часть моего коня. Сначала указанная задняя часть брыкалась изо всех сил и нанесла урон неприятельским солдатам, которые, оглушенные и ослепленные, напирали, как безумные, на решетку, а затем она победоносно, как выразился конюх, направилась на близлежащий луг, где я, полагал он, и сейчас еще мог бы найти ее. Я повернул обратно, и оставшаяся половина моего коня неслыханно быстрым галопом доскакала до луга. С большой радостью нашел я здесь вторую половину и, к немалому удивлению, увидел, что она подыскала себе занятие, да такое любопытное, что ни один Маitre des plairirs (Распорядитель при увеселениях (фр.).), при всем своем остроумии, не мог бы изобрести ничего подобного для увеселения какого-нибудь безголового субъекта. Короче говоря, задняя половина моего чудо-коня за эти короткие мгновения успела завязать близкое знакомство с кобылами, носившимися по лугу, и, предавшись наслаждениям со своим гаремом, по-видимому, забыла все перенесенные неприятности. Голова при этом, правда, столь мало принималась в расчет, что жеребята, обязанные своим существованием этому время препровождению, оказались негодными ублюдками: у них не хватало всего того, чего недоставало отцу в момент их зачатия.