Однажды, это было под Очаковом, мы отбросили турок к крепости. В авангарде закипел горячий бой. Мой быстроногий литовец опередил всех и унёс меня в самое пекло.
Я был вне линии огня и видел наступление неприятеля. Турки подняли громадное облако пыли, и оно мешало угадать их силы и намерения. Я мог бы скрыть своё присутствие, воспользовавшись тем же прикрытием, но это замедлило бы выполнение возложенного на меня поручения, поэтому я приказал своим гусарам развернуться пошире на обоих флангах и поднять как можно больше пыли, а сам пошёл в атаку на неприятеля с фронта. Турки, видя нападение с трёх сторон и не будучи в состоянии угадать численность нашего отряда, не выдержали и бросились наутёк. Мы этим и воспользовались. Преследуемый нами неприятель бежал частью в крепость, частью ещё дальше.
Я мчался впереди всех на своём скакуне, но, заметив, что турки устремились к воротам крепости, остановился на базарной площади, чтобы приказать трубить сбор.
К моему величайшему изумлению, поблизости не оказалось ни трубача, ни вестового – словом, ни единой живой души. Я подумал, что гусары либо скачут по другим улицам, либо с ними что-то случилось. По моим расчётам, они не могли оказаться далеко и вскоре должны были меня догнать.
Ожидая их, я повернул к колодцу, который располагался здесь же, на площади, чтобы напоить моего усталого скакуна. Конь жадно припал к воде – и сколько ни пил, никак не мог напиться. Объяснилось это просто. Я обернулся назад посмотреть, не скачут ли гусары, и каково было моё удивление, когда увидел, что у лошади отсутствует задняя половина туловища. Понятно, вода не удерживалась и вытекала на землю, не принося бедному животному ни прохлады, ни облегчения.
Я не мог себе объяснить, как такое случилось. В этот момент с той стороны, откуда меньше всего ожидалось, прискакал мой вестовой. Поздравив меня с победой, он рассказал, как, преследуя по пятам бегущего неприятеля, я вскочил в крепостные ворота. В ту же минуту неожиданно опустили тяжёлую железную решётку, которая и отрубила зад моему коню. Вестовой ничего не заметил и поскакал дальше, а отрубленный зад остался на месте, стал бить ногами, чем произвёл среди неприятеля страшное смятение, а затем ускакал на ближайший луг, где, как сказал вестовой, я, вероятно, его и найду. Я тотчас повернул назад и помчался на луг, и там, к моей величайшей радости, нашёл заднюю половину моего скакуна, которая мирно расхаживала.
Итак, не оставалось никакого сомнения в том, что обе половины моего коня живы. Я поспешил послать за коновалом. Недолго думая он сшил обе половинки вместе молодыми побегами тут же росшего лаврового дерева. Рана очень хорошо зажила, но тут произошло нечто удивительное, что могло случиться только с таким необыкновенным конём. Побеги пустили корни в тело и разрослись. Образовалась беседка, в тени которой я совершил весь остальной поход. Лавры пришлись кстати, так как вся кампания была рядом блестящих побед.
Упомяну ещё об одном случае, который произошёл со мной после жаркого боя с турками. Я так привык на войне рубить врага, что рука помимо воли неустанно размахивала вправо-влево и, несмотря на все мои усилия, никак не останавливалась.
Чтобы не причинить себе и окружающим увечий, пришлось подвязать её и так проходить целую неделю, точно руку мне отрубило по локоть.
Я, сумевший объездить такого дикого скакуна, как мой литовец, заслуживаю доверия, если скажу, что мог показать чудеса ловкости по части вольтижировки и верховой езды. В устах кого-либо другого эти рассказы казались бы совершенно неправдоподобными.
Мы осаждали, уж не припомню какой, город. Фельдмаршал пожелал во что бы то ни стало знать, что происходит у неприятеля. Проникнуть в крепость мимо форпостов, бдительно охраняемых многочисленными часовыми, казалось делом чрезвычайной трудности, да и не нашлось надёжного человека, которому можно было бы это поручить.