Слегка подкрепившись, я прыгнул в море, чтобы смыть с себя грязь, а затем поплыл за своим платьем, которое я нашел на берегу в том виде, в каком его оставил. По моим подсчетам, я пробыл в желудке чудовища три с половиной часа.
Четвертое морское приключение
В то время когда я находился на турецкой службе, я часто развлекался катаньем в увеселительной яхте на Маге di Marmora[48], откуда открывался изумительный вид на весь Константинополь, включая и сераль великого султана. Однажды утром, любуясь красотой и ясностью неба, я заметил парящий в воздухе круглый предмет, величиной примерно с бильярдный шар, под которым висело еще что-то. Я мгновенно схватил свое самое лучшее дальнобойное ружье, без которого я стараюсь не выходить из дома, зарядил его пулей и выстрелил в круглый предмет в воздухе. Но напрасно. Я выстрелил вторично двумя пулями — и снова безрезультатно. Только третий выстрел, когда ружье было заряжено четырьмя или пятью пулями, пробил сбоку дыру и заставил круглый предмет опуститься на землю. Вообразите мое удивление, когда изящно позолоченная колясочка, подвешенная к воздушному шару, величиной превосходившему самый большой купол окрестных башен, упала в воду в двух саженях от моей яхты. В коляске находился какой-то человек и половина барана, по-видимому жареная. Когда я пришел в себя от изумления, мы с моими людьми тесным кольцом обступили эту странную группу.
У этого человека, походившего на француза, — да он и на самом деле был им — из всех карманов свешивалось по нескольку часовых цепочек с брелоками, на которых, как мне показалось, были изображены знатные дамы и господа. На каждой пуговице висели золотые медальоны, ценностью по меньшей мере по сто дукатов, а на каждом пальце красовался драгоценный, украшенный бриллиантами перстень. Карманы его сюртука были набиты кошельками с золотом, которые оттягивали их чуть не до земли. «Боже мой! — подумал я. — Заслуги этого человека перед человечеством, вероятно, исключительно велики, если знатные дамы и господа, вопреки столь обычной в наши дни всем том незнакомец после своего падения чувствовал себя так плохо, что едва был в силах произнести хоть слово. Немного погодя он пришел в себя и рассказал нам следующее:
— У меня не хватило бы ни знаний, ни способностей на то, чтобы самому изобрести такой воздушный шар, зато я в избытке обладал отвагой и смелостью канатного плясуна, что и позволило мне сесть в эту подвешенную к воздушному шару колясочку и несколько раз подняться в ней ввысь, Дней семь или восемь назад — точный счет времени я утратил — я поднялся на этом воздушном шаре с мыса в Корнуолле[49], в Англии, и захватил с собой барана, чтобы затем в вышине на глазах у многих тысяч зевак проделать с ним разные фокусы. К несчастью, минут через десять после подъема ветер переменил направление и, вместо того чтобы погнать меня в Эксетер[50], где я рассчитывал приземлиться, понес меня к морю, над которым я, по-видимому, и носился все это время на недосягаемой вышине.
На мое счастье, я не успел проделать фокусов с бараном. На третий день полета я почувствовал такой сильный голод, что мне пришлось зарезать барана. Находясь одно время бесконечно высоко над луной, я в течение шестнадцати часов продолжал полет вверх и настолько приблизился к солнцу, что оно опалило мне брови. Я положил убитого барана, с которого содрал шкуру, туда, где солнце припекало с наибольшей силой или, лучше сказать, куда шар не отбрасывал тени. За каких-нибудь три четверти часа баран отлично изжарился. Этим жарким я и питался все время.
Тут человек умолк, углубившись, как казалось, в созерцание окрестностей. Когда я сказал ему, что здания, возвышающиеся перед нами, не что иное как сераль владыки Константинополя, он был страшно потрясен, так как, по его предположениям, должен был находиться в совершенно иных краях.