Но даже в том случае, если она просто вызовет безобидный смех, автор предисловия вовсе не считает себя обязанным выступать in pontificalibus[11] — в мантии, воротнике и парике, — чтобы почтительнейше рекомендовать ее благосклонному читателю. Ибо какой бы незначительной и легкомысленной ни выглядела эта книжка, она может оказаться ценнее множества толстых и почтенных томов, не способных вызвать ни смеха, ни слез и содержащих лишь то, что вы уже сотни раз могли прочесть в таких же точно толстых и почтенных томах. Здесь окажутся весьма уместными строки из предисловия старого честного Ролленхагена к его «Войне мышей и лягушек», которые, несколько модернизированные, прозвучат так:
БАРОНА ФОН МЮНХГАУЗЕНА СОБСТВЕННОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ
Я выехал из дома, направляясь в Россию[13], в середине зимы, с полным основанием заключив, что мороз и снег приведут наконец в порядок дороги в Северной Германии, Польше, Кур- и Лифляндии[14], которые, по словам всех путешественников, еще хуже, чем дороги, ведущие к храму Добродетели, — выехал, не потребовав на это особых затрат со стороны достопочтенных и заботливых властей в этих краях. Я пустился в путь верхом, ибо это самый удобный способ передвижения, если только с конем и наездником все обстоит благополучно. При таких условиях не рискуешь ни Affaire d'honneur[15] с «учтивым»[16] немецким почтмейстером, ни тем, что томящийся жаждой почтовый ямщик станет заворачивать по пути в каждый трактир. Одет я был довольно легко, и это становилось все неприятнее по мере того, как я продвигался на северо-восток.
Так вот, представьте себе, как должен был чувствовать себя в этом суровом климате бедный старик, встретившийся мне где-то в Польше. Беспомощный и дрожащий, лежал он на пустыре, по которому гулял норд-ост, и у него не было ничего, чем прикрыть свою наготу.
Мне до глубины души стало жаль беднягу. Хоть у меня самого душа в теле замерзла, я все же накинул на него свой дорожный плащ. И тут внезапно из поднебесья раздался голос, восхвалявший этот добрый поступок в следующих выражениях, обращенных ко мне: «Черт меня побери, сын мой, тебе за это воздастся!»[17]
Я не придал этому значения и продолжал путь, пока ночь и мрак не окутали меня. Ни один огонек, ни один звук не говорили о близости хоть какой-нибудь деревушки. Все кругом было заметено снегом, и я не различал ни дорог, ни троп.
Утомленный ездой, я соскочил наконец с коня и привязал его к какому-то подобию остроконечного бревна, торчавшего из-под снега. Подложив на всякий случай под руку свой пистолет, я улегся неподалеку в снег и так крепко уснул, что открыл глаза только тогда, когда было уже совсем светло. Но как велико было мое удивление, когда я убедился, что лежу на кладбище в какой-то деревне! Коня моего нигде не было видно, но вдруг где-то высоко надо мной послышалось ржание. Я взглянул вверх и увидел, что конь мой привязан к флюгеру на церковной колокольне и болтается в воздухе. Тут я сразу все сообразил. Дело в том, что деревня ночью была вся засыпана снегом. Погода неожиданно переменилась, и, по мере того как снег таял, я, не просыпаясь, потихоньку опускался все ниже. То, что в темноте показалось мне торчащим из-под снега пнем, к которому я привязал своего коня, было не то крестом, не то флюгером на колокольне.
Не задумываясь, я вытащил один из моих пистолетов, выстрелил в недоуздок и, благополучно вернув себе таким образом своего коня, пустился в дальнейший путь.
Все шло прекрасно, пока я не добрался до России, где зимой не принято путешествовать верхом. Так как обычно я следовал правилу всегда придерживаться местных обычаев, я добыл маленькие одноконные беговые сани и весело помчался в Санкт-Петербург. Не могу сейчас точно сказать, было ли это в Эстляндии или в Ингерманландии[18], но помню только, что случилось это в дремучем лесу, когда я вдруг увидел, что за мной со всех ног несется чудовищной величины волк, подгоняемый нестерпимым зимним голодом. Он вскоре настиг меня, и спастись от него не было никакой надежды. Машинально я кинулся ничком в сани, предоставив лошади, во имя общего нашего блага, полную свободу действий. И тут почти сразу произошло именно то, что я предполагал, но на что не смел надеяться. Волк, не удостоив такую мелочь, как я, своим вниманием, перескочил через меня, с яростью накинулся на лошадь, растерзал и сразу же проглотил всю заднюю часть бедного животного, которое от страха и боли понеслось еще быстрее[19]. Спасшись таким образом, я тихонько приподнял голову и, к ужасу своему, увидел, что волк чуть ли не целиком вгрызся в лошадь. Но лишь только он успел забраться внутрь, как я, со свойственной мне быстротой, схватил кнут и принялся изо всей мочи хлестать по волчьей шкуре. Столь неожиданное нападение, да еще в то время, когда волк находился в таком футляре, не на шутку напугало зверя. Он изо всех сил устремился вперед, труп лошади рухнул наземь, и — подумать только! — вместо нее в упряжке оказался волк! Я не переставал стегать его кнутом, и мы бешеным галопом, вопреки нашим общим ожиданиям и к немалому удивлению зрителей, в полном здравии и благополучии въехали в Санкт-Петербург.
12
Как сказано в предисловии Бюргера, этот текст взят из ирои-комической поэмы Георга Ролленхагена (Rollenhagen, 1542—1609) «Война мышей и лягушек» (1566). Ролленхаген был последним выдающимся дидактическим поэтом Реформации в Германии. Лучшим его произведением считается пьеса «О богатом человеке и бедном Лазаре» (1590). В переписке Бюргера Ролленхаген упоминается (см., например, письмо Грамберга Бюргеру от 22 мая 1781 г., где говорится, что Г. Ролленхаген — лучший немецкий поэт, которого, к сожалению, плохо знают; Strodtmann, III, 38. Ср.: Ibid., 39, 40, 41, 42, 47, 48). Грамберг в письме от 31 июля 1781 г. пишет о попытке Бюргера обработать «Войну мышей и лягушек»: «Если Вы, мой дорогой, и далее будете так продвигаться, то Вы дадите публике... неожиданный новый феномен и шедевр» (Strodtmann, III, 48).
14
Кур- и Лифляндии... — Курляндия — область, входившая в состав Ливонского ордена. Курляндская губерния была одной из трех Прибалтийских (Остзейских) губерний царской России. Лифляндия — средняя из трех прибалтийских губерний.
16
...с «учтивым»... — Слово «учтивый» (hoflich) в первом издании Бюргера было напечатано в перевернутом виде. Здесь скорее имеет место опечатка. Бюргер ревниво относился к браку набора — см., например, письмо Бюргера к Гёкингку в начале 1784 г. (Strodtmann, III, 123) и письмо Бюргера к Глейму от 22 марта 1784 г. (Там же, с. 128). В пользу этого предположения говорит то, что во втором издании (1788) слово «учтивый» набрано правильно.
17
Весь этот шванк имеет давнюю историю и вошел в литературу из библейских сказаний. Здесь, например, нашла свое отражение легенда о св. Мартине Турском (336—401). Особенно известно предание о том, как Мартин разрезал свой плащ, пополам и отдал половину нагому нищему. Завершающий эпизод (реплику бога) см. у Бюргера, Распе, в «Вадемекуме». Ср. с текстом Евангелия от Марка, 9, 41, и Евангелия от Луки, 14, 14.
18
...в Эстляндии или в Ингерманландии... — Эстляндия — Эстляндская губерния, самая северная из трех губерний Прибалтийского края, граничила с Балтийским морем, Финским заливом, с Чудским озером, с Лифляндской губернией. Ингерманландия, или Ингрия, — историческое наименование для местности между Волховом, Нарвой и Финским заливом (Ижорская земля).