— Ты просто не хочешь понять всей важности предстоящей работы. От комсомольского полка будет зависеть спокойствие в городе, безопасность населения.
— Как же! Снаряды будем шапками ловить.
— Опасны не только бомбы и снаряды, — так же спокойно продолжала Тоня. — Опасны для города и уголовные элементы, и немецкие лазутчики, ракетчики, шпионы. Это враги серьезные. Может быть, ты боишься, так и скажи.
Парень хотел что-то возразить, но его опередила сидевшая рядом с ним девушка в черной меховой шубке, стянутой простым ремешком. Она забавно всплеснула руками и заговорила так, будто была самой умной:
— Стыдно, Федоров! Честное слово, стыдно! Сидим и торгуемся, как на базаре. Ты думаешь, что на войне самое важное это гарцевать верхом на танке. Все важно! Любое дело! И не к лицу комсомольцам торговаться. Стыдно. Пиши, Тоня, направление, и мы пойдем.
Шурик никогда не разглядывал девичьих лиц. Ему было все равно, какие они. Спросили бы у него, какого цвета глаза или какой нос у Тамарки, он бы ни за что не вспомнил. А от лица этой девушки, которая всех пристыдила, он не мог отвести взгляд. Худенькое, бледное, оно как будто было освещено отдельной лампочкой. Этот добавочный свет отражался в ее больших глазах, смело и прямо смотревших на каждого, в губах, готовых улыбнуться, и даже в легких как дым волосах, выбивавшихся из-под черной шапочки.
И было в этом лице еще что-то, видимо, мешавшее людям обидеть девушку возражением или упреком. Оба парня даже слова не проронили, когда Тоня Кузьмина послушно выписала направление и сказала:
— Вот на четверых. Желаю, товарищи, успеха.
Только на улице Федоров вроде опомнился и повернулся к девушке:
— Здорово ты нас пристроила, Светленькая. Как тебя зовут?
Шурика удивило, как хорошо подошло к девушке прозвище — Светленькая.
— Зовут меня Оля, фамилия Чернова. Давайте знакомиться.
Федорова звали Леонид. Он еще год назад окончил ремесленное училище, успел поработать на заводе и, должно быть, считал себя взрослым, многоопытным человеком. Выше всех ростом, длиннорукий и широкоплечий, он посматривал на своих спутников с насмешливым снисхождением и в то же время как бы посмеивался над собой.
— Давайте, граждане, не будем толпиться, — говорил он густым "милицейским" басом. — Пройдемте, гражданочка, со мной на предмет взыскания штрафа.
Оля Светленькая охотно смеялась. Она ни с того ни с сего взяла Шурика под руку. Это было очень странно — ходить с девчонкой под руку. Ничего приятного и даже как-то неприлично. Рука у Шурика одеревенела. Оля цепко за нее держалась и ловко выспрашивала всю его биографию. Она не ахала, ничем не выражала своего сочувствия. Только вдруг сказала:
— Это хорошо, что мы в один взвод попали.
Шурик про себя тоже решил, что это неплохо, но промолчал.
Потом Оля второй рукой прихватила молчаливого Толю Душенкова и узнала, что работал он с Федоровым в одном цехе, что родители его живут в Стрельне, не успели удрать от немцев, и он ничего не знает о их судьбе.
— А я в техникуме училась, на второй курс перешла, — сообщила Оля о себе. — Я не ленинградка, я — с Урала, но мне и в Ленинграде хорошо. Правда, хорошо. Сейчас, конечно, трудно. Но потом опять будет везде хорошо. И родители твои, Толя, найдутся, их партизаны выручат, вот вспомнишь мои слова.
Говорила она так, как будто сама командовала партизанами. Ей было тяжело шагать в чьих-то большущих растоптанных валенках. Мешала и полевая сумка, болтавшаяся на длинном ремне. Но лицо ее и на морозе все так же светилось само по себе.
Взвод разместился в одном из многих опустевших зданий Выборгской стороны. В больших промерзших комнатах первого этажа еще стояли чертежные столы и валялись рулоны ненужных бумаг — наследие эвакуировавшегося конструкторского бюро.
Командир взвода Игорев, пожилой человек в синей милицейской шинели и в старательно начищенных сапогах, встретил пополнение с приветливой деловитостью, усадил вокруг стола, стоявшего особняком в углу, достал толстую клеенчатую тетрадь и расставил по графам имена, фамилии, даты рождения.
— Поздравляю вас со вступлением в первый Ленинградский комсомольский полк.
Перед тем как произнести эти слова, он встал, и ребята встали.
— Теперь вы бойцы комсомольского полка. Будете выполнять боевые задачи, которые поставит перед вами командование. На сегодня у нас одна задача — отеплить две комнаты и приспособить их для нормального общежития.
Игорев неторопливо полистал тетрадь, закрыл ее, и было видно, что он приступает к щекотливому месту своей речи.
— Понимаете, товарищи бойцы, полк наш особый… В Ленфронт не входит и в штатах милиции не предусмотрен. Есть решение обкома, и все. Поэтому насчет снабжения у нас пока худо. Все будем добывать сами. Я с соседними заводами договорился, кое-что они нам подбросят, но этого недостаточно. Одеял, простыней пока, конечно, нет. Насчет обмундирования. Форма у вас будет простая — ватник, ватные штаны, ушанки, но их тоже еще нужно раздобыть… Карточки сдайте бойцу Никитиной. Нас прикрепили к столовой, ходить будем организованно. Работают у нас сейчас две группы, одна по отоплению — ломает сараи, другая по снабжению — ищет койки, матрацы… И вы включайтесь.
— Есть, товарищ командир взвода, — шутливо козырнул Федоров, — пойдем крушить сараи, — отеплять так отеплять.
Игорев строго сузил глаза:
— Вот что еще. Дисциплина у нас будет воинская, строгая, и требовать буду все по форме, чтобы не было таких приветствий. — Он карикатурно изобразил жест Федорова. — И в общежитии будет воинский порядок, — насчет заправочки, личной гигиены, — буду требовать. Можете идти.
Вступать в отопительную группу Оля отказалась. Она заявила Федорову:
— Вы с Душенковым пойдете дрова пилить, а мы с Шуриком займемся снабжением.
Шурик хотел обидеться, но Федоров сразу согласился:
— Умница, Светленькая. В этой боевой части, если сам не прибарахлишься, будешь спать на полу. Назначаем тебя агентом по снабжению. А ты, — кивнул он Шурику, — будь при ней.
Оля мгновенно разыскала "главного снабженца" — совершенно растерявшегося паренька, дрожавшего от холода, узнала от него, чем взвод богат и чего еще не хватает, протопала в своих валенках к Игореву за какой-то бумажкой, и не успел Шурик опомниться, как опять они очутились на улице.
— Мы с тобой, Шурик, сейчас все достанем, — твердо пообещала Оля, хватаясь за его руку.
Шурик хотел выдернуть руку и напомнить наконец о своей самостоятельности, но сумел только промямлить:
— Я не Шурик, я боец Орехов.
Оля поморгала глазками, спокойно и миролюбиво ответила:
— Хорошо, если тебе так больше нравится. Мы с тобой, боец Орехов, сейчас пойдем в одно место и получим все, что нам нужно.
И вид у нее был такой, как будто она направлялась в магазин, где ее ждал богатый выбор разных товаров.
Большое здание техникума, застывшее среди высоких, окаменевших на морозе сосен, было похоже на спящий дворец из старой сказки, — ни дороги к нему, ни тропинок, и никаких признаков жизни вокруг.
Оля направилась не к главному зданию, а к маленькому одноэтажному домику, почти до крыши занесенному снегом. Нашлась и узенькая тропка, протоптанная меж двух высоких сугробов.
В комнатке с низким потолком тепло пахло нагретым железом и старыми пыльными вещами. В блюдечке на столе плавал желтый пряменький огонек. Вокруг него было светло, а углы комнаты оставались в темноте. Оля подошла к кровати, черневшей у дальней стены, и громко окликнула:
— Дедушка Илларион!
Шурик услышал звонкое скрипение пружин, старческое кряхтение, и на пол опустилась пара валенок. Дед Илларион лежал в необъятном тулупе и в тяжелой косматой шапке. Когда он сел, Шурик разглядел такую же косматую бороду и тяжелые мешочки под запухшими глазами.