— Забавно, согласен, но потом-то больно! Очень больно. Я люблю боль, но, когда доставляю ее другим, она мне нравится больше. Не смей пугать!
— Тогда, что будем делать?
— Ждем ангелочка. Кстати, а где она, черт бы ее подрал!
— Черт? — женщина в голос засмеялась. — Подрал? — она залилась хохотом, и смех ее был чарующим, таким искренним, и таким прекрасным, что мне захотелось хоть одним глазком взглянуть на нее, но что-то внизу живота вновь заворочалось и я, перепугавшись, что мое тело разваливается, заткнул уши.
Когда же я их разжал, то услышал лишь окончание фразы мужчины.
— … таким вот образом. И снова у нас все тот же вопрос: где, черт возьми, наш ангелочек?
— Не надо больше про черта, — сквозь новый приступ смеха, попросила женщина.
— Да иди ты, — рыкнул мужчина. — Чтоб тебя одни монахи всегда окружали!
— А ты полагаешь, что я не справлюсь? Не глупи, ты ж и сам знаешь, что монахи временами куда как большие мужчины, чем все остальные.
— Верующие монахи, — уточнил мужчина, помолчал и веско бросил: — фанатично верующие! — он снова замолчал и спустя минуту добавил. — Ладно, уговорила, больше не буду про черта. Но вопрос об ангелочке остался и это существенно.
Всякий раз произнося «ангелочек» мужчина добавлял в голос такого яду, что упомянутый им ангелок должен был умереть от одного упоминания. Я почти воочию видел, как кривятся его губы. О, если бы я тогда знал насколько я прав.
— Ты, правда, хочешь знать на это ответ? — спросила женщина и спустя несколько мгновений ответила. — Спит она.
— Спит? — взвился мужчина. — И куда только в нее влазит?
— Ну, любит она поспать и что с того? Я тоже люблю.
— Ой, вот только не надо говорить, что ты и, правда, спишь, когда ложишься. Сомневаюсь, что это так, даже когда ты одна.
Женщина замычала, готовая что-то ответить, но не произнесла ни звука. Больше вообще никаких звуков не было. Я лежал, заваленный воняющими шмотками и со всей силы напрягал уши, надеясь расслышать, что происходит. Но снаружи была тишина. Абсолютная, не нарушаемая ничем и никем. Я продолжал лежать, зарывшись лицом в мех, и не двигался. Я и дышал через раз, вдыхая очень медленно и надеясь, что движение волосков моего мехового убежища не привлечет тех, кто захочет сделать мне больно. В отличие от мужика, голос которого я слышал еще совсем недавно, я не большой любитель боли, даже когда ее причиняют другим, а уж когда мне, и думать об этом не хочется. Слишком часто ухват проходился по моей спине, а на зубах чужие кулаки исполняли военные марши.
Тишина понемногу убаюкивала и без того скудный разум, живущий в моей голове. Вскоре я и думать забыл о слышанных мною голосах и тем более о том, что они говорили. Списать услышанное на то, что все это мне причудилось, не составило труда. К тому же для этого нашлась великолепная причина. Стоило мне только коснуться лба, и шишка отозвалась жуткой болью, волнами прокатившейся по всему телу. Больше я лба не трогал.
Я все чаще зевал и, всерьез размышляя, не вздремнуть ли мне пару часиков, а уж потом выбраться отсюда и направиться прямиком на кухню, где за печкой в маленьком черном ящичке еще лежала пара недоеденных мною кусочков сахара. Мои губы расползлись в улыбке, от предвкушения свидания с кристалликом сахара. Во рту сама собой образовалась густая сладковатая слюна. Я зевнул, поджимая под себя и соображая некое подобие подушки из меха, в который был зарыт мой нос, и мех вдруг ожил. Тоненький крысиный хвостик хлестнул меня по лицу.
Я не боюсь ни крыс, ни мышей, ни даже летучих тварей с отточенными зубами. Я всегда стойко переносил встречи с ними, гоняя их веником по всей кухне, но в этот раз я запаниковал. Я вскочил, ударился затылком о заднюю стенку шкафа, нависающую надо мной, и снова рухнул. Крыса, только что пришедшая в себя, сидела на задних лапках и непонимающе, смотрела мне в глаза, двумя маленькими желтыми бусинками. Я перебил за свою жизнь, наверное, сотню крыс, но никогда не замечал, что у них желтые глаза. Такие большие, яркие, светящиеся самым настоящим разумом, глаза. Такого разума, я и в своих ни разу не видел, сколько бы ни таращился в зеркало. Но крыса смотрела на меня, шевеля усищами и зубищами, словно пыталась что-то сказать. Вот тогда мне и надо было впервые заподозрить, что во всем этом что-то не так, но я, как человек, не обладающий тем разумом, что светился в глазах крысы, конечно, ничего не заподозрил. Крыса же, поняв, что ее пантомима проходит мимо моего сознания, подскочила, больно цапнула меня за нос и нырнула куда-то в ворох одежды.
Такого я не мог простить этому созданию, пусть оно даже стократ умнее меня, это не дает ей право кусаться! Я бросился за ней с твердым желанием доказать, что хоть я и являюсь мальчиком для битья на кухне господина старшего повара, но крысы не те создания, которым это легко сходит с рук. Точнее с лап. Хотя, поскольку она меня укусила, то с зубов.