Как я уже говорил, у сэра Гриза не было дома. Совсем. Никакого. У меня хоть развалины замка на тот момент имелись, а у него не было и этого. Ночевал он на сеновалах, если успевал добраться до какой-нибудь деревни до ночи, или в лесу, где сооружал себе шалаш из валежника, если везло его найти, или же в чистом поле, если ночь заставала там. В общем, сэр Гриз весьма неприхотлив к условиям своего существования. Не отличался он и разборчивостью в еде, что попадало под руку, то и шло в желудок. А как прикажите относиться к этому, если вся жизнь славного рыцаря проходила в дороге.
И дорога эта, петляя и изворачиваясь, довела его до разрушенного совсем недавно странным взрывом замка. Настала и нам пора вернуться в этот замок, тем более что солнце уже прорезало лучами небо на востоке, а латная перчатка сэра Гриза зависла над моим плечом и вот-вот его сожмет.
Больно было так, словно я провалился в нору голодных крыс и те с радостью приняли меня за свой обед. Болело все. Каждый ноготь, каждый волос на моем теле болел. Голова раскалывалась пополам и я, не открывая глаз, представил себе, как из нее вываливаются мозги. Зад жгло огнем, неимоверным, адским пламенем. Но и то и другое и третье меркло, перед тем как внезапно заболело сдавленное чем-то жестким плечо. Я открыл глаза. На меня, нависнув надо мной, смотрела голова огромного быка. С рогами и застывшими раздувающимися ноздрями. В первый миг я решил, что все еще сплю, но боль во всем теле доходчиво объяснила, что это не так. Во второй миг я понял, что чудовище, нависшее надо мной, должно быть голодно, иначе чего ему на меня так таращится? В третий же миг я осознал, что мне конец, потому как в памяти моей разом всплыли картинки из страшилок, что рассказывали долгими зимними ночами подмастерья на кухне, а я, прильнув щекой к остывающей печи, слушал их рассказы, стараясь ничем не выдать своего присутствия. И вот про такое чудовище я слышал от них ни один раз. А потому мне точно конец. Ну, и ладно. Что ж теперь, если смерть пришла за мной в таком виде, значит, будем умирать гордо, с высоко задранным носом и презрением в глазах. Хотелось бы мне, чтобы это было так, но вместо презрения в моих глазах вспыхнул ужас, а тело совершенно без моей команды подобралось и, вжавшись в стену, захныкало, умоляя чудовище, убить меня быстро или хотя бы не слишком сильно мучить.
Бычья голова дернулась, отодвинулась и прогудела.
— Прошу прощения, господин, я не хотел вас пугать, — руки в бронированных перчатках поднялись и легко сняли голову с плеч.
Мне стало дурно. Вот даже если со своей головой это чудовище управляется подобным образом, что оно сделает с моей? Страх парализовал меня. Я сидел и смотрел, как медленно поднимается голова, как отрывается от плеч, как совершает странное движение в мою сторону, как открывает пасть, готовясь меня сожрать. И вдруг она замерла. На уровне груди чудовища, а над ней появилась вполне себе человеческая. Синие глаза на светлом лице смотрели на меня, а слегка пухлые губы улыбались. В первый миг я принял его за женщину, но он заговорил, и я понял, что догадка моя не оправдалась. Однако от этого мне легче не стало. Вот если бы это была женщина, тогда она могла бы из сострадания пожалеть меня. Но мужчина. Мужчина это вряд ли сделает. Я ведь прекрасно помню, что сделали мужчины с людьми, жившими в замке. Мужчина в самом лучшем случае убьет меня быстро. Впрочем, и это не так плохо. Быстрая смерть это всегда не плохо. Я вздрогнул и постарался отползти подальше, но стены в сторожке, располагались так близко, что отползти было просто некуда. Рука в железной перчатке поднялась, и я закрыл глаза, ожидая первого, разминочного удара.
— Еще раз простите, ваша милость, — произнес мужчина, — я не хотел вас пугать. Просыпайтесь и приходите в себя. А как придете, выходите отсюда. Я буду снаружи.
И он ушел. Вот так просто, взял и ушел, оставив меня одного. Выходить я не торопился. Приходить в себя тоже. Я так и сидел, глядя на не закрывшуюся за спиной рыцаря дверь. Тогда я еще не знал, что он рыцарь с весьма высокими моральными устоями. Если бы я это знал, то может и не сидел бы столько времени, каждое мгновение, ожидая, что он вернется и вот уж тогда, тогда быть мне битому. В лучшем случае.
Но он не вернулся. Я сидел, пока солнце не вышло окончательно и не осветило развалины замка. Поднялся легкий ветерок и этот самый ветерок принес в мое маленькое убежище чудесный аромат чего-то, что готовилось на костре. Этот аромат треснул меня по голове, выбив страх и, схватив меня за нос, выволок из сторожки. Я шел на нетвердых ногах, зачем-то таща за собой длинный и тяжелый меч. Меч идти не хотел, он упирался то и дело попадал в выбоины в полу, намереваясь однажды свалить меня и, как мне стало казаться через пару шагов, непременно так, чтобы грудь моя без задержек оделась на его лезвие. Одежда тоже не горела желанием выходить на улицу, штаны путали ноги, рубаха выбивалась из-под куртки, а сама куртка, распустив рукава, цеплялась за нехитрый мебельный скарб. Но я шел. Шел, затуманенным разумом цепляясь за чарующий запах свежей еды. Пахло, конечно, не так прекрасно, как выходившие из рук господина старшего повара блюда для графского стола, но моему желудку, было на это плевать. И мне вместе с ним. Я не ел два дня и был готов сожрать хоть отбивную из крысы, хоть помои для свиней. Все равно, лишь бы в желудок что-то попало. Уловив мои мысли, желудок забурчал. Под этот аккомпанемент я и вышел из дверей. Вышел и замер. Передо мной, соорудив очаг из камней, некогда бывших частью стены, сидел рыцарь. В доспехах, но без шлема. Уродливая голова быка лежала возле его ног, на белоснежной тряпочке. Над очагом, на самодельных распорках покачивался котелок, и из него шел этот чарующий запах пищи.