Но пока я лежал на мягкой кровати и блаженно пуская пузыри изо рта таращился в потолок.
Когда старая сгорбленная, подслеповатая старушка притащила в мою комнату увесистый мешок, я не слишком-то напрягся. Даже не смотря на то, что мешок был действительно тяжелым, и она, обливаясь потом, костеря верховного мага и скрипя всеми суставами сразу, волокла его за собой, двигаясь спиной вперед. Я не обратил на нее внимания, она приходила и раньше, все время что-то принося и унося, в основном это была еда и грязные тарелки.
Не мыть после себя тарелки надо сказать отдельное удовольствие. Я и раньше не особо страдал этой заразой, предпочитая не тратить драгоценную воду и еще более драгоценный соус, дочиста вылизывая посуду, но тут я проделал это только в первый раз. На второй, щедрые дедушки с бородами, решили, что я не наелся и дали мне столько еды, что вся она в мой желудок не поместилась. Я старался ее туда пропихнуть, но чем больше старался, тем больше она лезла обратно. Поняв, что не смогу съесть все я развалился на кровати, грустно глядя, как все та же сгорбленная старушка уносит то, что еще осталось на тарелке. Я смотрел на это, обливаясь слезами, и лишь мычал что-то не особо понятное и мне самому. Рот я боялся открыть, не ровен час и еда у них магическая, еще сбежит.
Вот потому я и не удивился, когда старушка притащила мешок. Уронив его на пол, она грязно, в выражениях больше подходящих для матросов, чем для пусть и престарелой, но леди, высказалась об умственных способностях Мурселиуса, вытерла пот и, шумно дыша, утопала, не забыв закрыть за собой дверь на ключ.
К такому я тоже успел привыкнуть. Ну, запирают меня и что с того? Еда и вода в избытке, в углу ведро для оправления жизненных нужд, снабженное тяжелой, плотно закрывающейся, усиленной заклинаниями, крышкой. Чего мне переживать?
Я свалился на кровать и закрыл глаза. Блаженство! Но насладиться им я не успел. Ключ с жутким скрежетом повернулся в замке. Я лишь успел приподнять голову, как на меня рухнуло что-то тяжелое, мягкое, жутко воняющее потом и мокрой шерстью.
— Одевайся, — проскрипела старушка, не забыв добавить и в мой адрес пару подслушанных ею у моряков крепких, побуждающих к немедленному действию, выражений.
Это сейчас я знаю, что так веско, емко и четко выражаются те, кто на твердой земле чувствуют себя хуже, чем на раскачивающейся на волнах деревяшке. Это сейчас я и сам могу загнуть в три колена, и еще останется. Тогда же я ловил каждое ее, звучащее словно музыка, слово и старался запомнить. Ни хрена у меня не получалось, и из всего услышанного я сумел запихнуть и утрамбовать в мозги, только пару самых безобидных выражений. Но тогда и это я считал большой удачей. Теперь мне будет, чем ответить, если кто-то посмеет оскорбить меня или сэра рыцаря, славного Роланда Гриза.
Да, совсем забыл упомянуть, что пока я объедал магов и портил их мягкие перинки своим беспокойным сном, сэра рыцаря я не видел ни разу. Говоря по правде, я и думать забыл о его существовании. А вот сэр Гриз обо мне помнил. Еще как помнил, он- то эти два дня провел за тем, что выслушивал длинные и нудные инструкции составленные магами в пыльных шляпах, к тому, что нам предстоит с ним сделать. Почему он? Да потому что он умный, а с меня-то дурачка, что возьмешь. Мурселиус пытался мне что-то говорить, пытался что-то рассказать про ожог на правой части моей задницы и о важности его своевременной обработки, но почему-то даже мази не дал. Возможно, наколдовал что-то, но я сомневаюсь в этом. Я слушал его внимательно, даже слишком, по моему подбородку стекала слюна, мысли летали где-то далеко, фантазии тянулись к зажаренной на огне куриной ляжке, но полные понимания глаза смотрели на мага, а голова кивала в такт его словам. Он спрашивал меня о чем-то, я кивал. Он снова спрашивал и я опять кивал. После пятой попытки достучаться до моего занятого поеданием воображаемой курицы разума. Он сдался, тяжело вдохнул и удалился, оставив вместо себя старушку и пару ее более молодых напарниц.
Повинуясь настойчивой просьбе старушки, еще бы не повиноваться когда в уши влетает такое, что и представить страшно, я встал. Поднял тяжеленный вонючий тулуп. Уронил его. Попытался изобразить из себя знатока емких выражений, за что мгновенно был прожжен насквозь злобным взглядом старушки и получил по губам тыльной стороной ее увесистой, морщинистой ладони. Поднял тулуп. Снова не удержал. Узнал о себе много нового и интересного, оформленного в едких, но весьма доходчивых выражениях. Попытался поднять тулуп еще раз и снова не преуспел. На этот раз старушка сдержалась, лишь обозвала меня безруким неумехой и помогла влезть в это сотворенное только ради пытки изобретение портных. Вонял старый тулуп так, что глаза начинали слезиться, а поскольку он был жутко теплым, то скоро запах и моего пота смешался с запахами предыдущих хозяев.