– Так ведь это же новые аэропланы! – зашептал Горжин, вывернув откуда-то алюминиевый стержень.
– А не все ли равно – ответил Швейк, – разобьём мы их или разобьют немцы?
Ударом каблука он отбил какую-то литую часть. В это время кто-то из другого вагона закричал сдавленным голосом:
– Туда не лезь, там уже занято! Вот за мной ещё стоит свободный вагон.
Горжин ахнул. На каждой платформе кто-нибудь работал: отвинчивал, ломал или отбивал молотком. А один парень, уже наломавший полмешка металла, сказал:
– Ребята, спешите, скоро отправляемся. Эх, эти русские, разве можно такие вещи оставлять без охраны?
И полный справедливого возмущения, он поднял мешок на плечи и исчез в темноте. Остальные последовали за ним.
Пискун, увидевши утром добычу ночной экспедиции и узнав, что все это взято с новых аэропланов, заломил руки и сказал:
– Вот это настоящий саботаж войны: уничтожать военный материал.
И он широко развил свою теорию о войне, о том, как её можно сделать невозможной: для этого надо разворовать все государственное имущество. А затем добавил:
– Да, так едва ли русские выиграют войну!
– Да, не выиграют, – согласился Швейк. – Войну не выиграет никто – ведь всюду же крадут. Вот в нашем полку был один капрал, так тот все домой посылал: бельё, сапоги, портянки – все, что ему попадало под руки. Я его спрашиваю: «Зачем ты воруешь?» А он отвечает: «Австрия – прогнившее государство, а поэтому оно должно быть уничтожено!» Тогда я заехал ему по физиономии, потому что и у меня он украл обмотки.
А потом в запертой комнате Моисея Гута, который законно продавал чай, булки и разные сладости и покупал все, что попадётся, в том числе и краденое, они сидели и работали. Вместе с шумом швейной машины посвистывали два напильника, а изредка повизгивала стальная проволока, которой они очищали перстни. Так продолжалось целую неделю, а в субботу Горжин решил:
– Сегодня не работаем. Пойдём торговать. Они собрали все, что приготовили за неделю, нанизали кольца на проволоку и отправились. На улице любви Горжин вошёл в лавочку и принялся расспрашивать еврея:
– Лиза дома? Одна? Войти можно?
– Ещё спит, – загундосил еврей. – Ну, войди. На старой железной кровати в чулане, где вонь от грязи состязалась с запахом одеколона и пудры, лежала перезрелая красавица неопределённого возраста. Когда дверь скрипнула, она открыла глаза и сонно сказала:
– А, австрийцы! И сразу два. Деньги есть, ребята?
– Мы перстни принесли, мадам, – ответил Горжин, кланяясь ей.
Дама оживилась. Из-под грязного красного одеяла она показала ноги и спустила их на пол. Затем отбросила одеяло и, оставшись в одной рубашке, проговорила небрежно:
– Простите, я не ожидала таких редких гостей. Покажите перстни. Хорошие, да? А почём штука? Да ну, покажи! – улыбнулась она Швейку. – Почём кольца-то отдашь?
– Для вас, мадам, по полтине, – опять поклонившись, сказал Горжин, и Лиза, перебирая их, лениво зевала.
– Дорого; по сорока отдай, десять штук возьму. Другие австрийцы носят по сорока.
Швейк кивнул головой в знак согласия. Горжин отсчитал кольца, и красавица, играя, разбросала их на коленях. Затем кокетливо улыбнулась:
– Ну хорошо. А я два рубля беру; значит, оба можете. Кто будет первым? Ты, голубчик? За красивые кольца и я хорошо поработаю.
И, положив кольца на одеяло, она бросилась на постель.
– Вот это здорово! – заговорил Швейк. – Если у них у всех такая манера, так мы здорово заработаем.
Горжин толкнул его в бок:
– Замолчи! – и, уже не кланяясь, сказал: – Мадам, мы просили бы деньгами. Нам надо четыре рубля. Лиза опять так же лениво встала.
– Нет у меня, голубчик, денег. Ни одной копейки. Если хочешь, я отлюблю за это: товар за товар!
– Чтоб тебя, тварь, черти взяли! – начал ругаться Горжин, собирая свой товар.
Когда они проходили мимо лавочки, еврей заверил их, что Лиза действительно православная, и просил, чтобы они рассказали своим друзьям о её достоинствах. Кроме того, к их услугам его магазин, в котором можно найти лучший чай марки: «Попов и сыновья».
– Пойдём к Ксене! – скомандовал Горжин, направляясь вдоль улицы. – Начнём с другого конца.
Ксения – яркая блондинка с крашеными волосами, – когда они вошли, как раз пудрилась и мазалась. Она просмотрела кольца и, когда узнала, что купить их можно только за наличные, опечалилась.
– Нет ни копейки. Но, голубчик, возьми за них мой крем «Метаморфозу». Мне её принёс аптекарь, он иначе не платит. Обворовывает меня, подлец! Сам покупает за пару гривенников, а мне даёт вместо рубля. Ах, жалко, дети, что у меня нет денег!
Третья богиня любви предлагала им за кольца одеколон и старый корсет. Горжин плюнул с досады.
– Больше я никуда не пойду! Пойдём на базар и продадим их солдатам и бабам!
А там, когда они показали свои сокровища, их моментально окружили девушки, подростки и бабы. Швейк продавал, Горжин получал разорванные пятикопеечные и грязные двадцатикопеечные – похожие на почтовые марки деньги.
Поздно ночью в барак влетел пискун. Он был избит, изорван, окровавлен, поцарапан ногтями. Взобрался на нары. быстро разделся и зашептал:
– Ну, как ходили?
– Столько мы не нахватали, сколько ты, – двусмысленно сказал Горжин.
А пискун, тяжело дыша, жаловался:
– Я был у Зины. Она мне была должна сто рублей. Пятьдесят отдала, а пятьдесят должна была со мной отоспать до самого утра. И вдруг к ней приходят офицеры, и она давай меня выгонять, а я – ни за что. Ну и подрался с этими офицерами. Они мне всыпали.
Пискун погладил свою голову, подул на ссадины на руках.
– Ах, как жаль, что мы не взяли эту «Метаморфозу» и одеколон; было бы чем привести тебя в благородный вид, – сказал ему Швейк в утешение.
В понедельник утром полиция и солдаты произвели обыски по всему городу и пойманных в городе пленных согнали в барак. Бараки были оцеплены, и никто не мог выйти в город. Вечером замкнутые в кольцо казаков пленные двинулись на вокзал.
Сам генерал Чередников, сопровождаемый капитаном Бойковым, смотрел за тем, как казаки гонят пленных и распределяют их в вагоны по сорока человек.
– Я меньше бы обрадовался ордену Екатерины, чем избавлению от этой нечисти, – сказал он. – Я говорил вам, Василий Петрович, что командование Западным фронтом прямо указывает, что аэропланы, посланные на позиции, были разбиты здесь. Полковник Николай Кузьмич из-за этого идёт под суд. Никто, кроме этой твари, не мог натворить таких бед. Они воспитаны-то л патриотическом духе.
– А я, ваше превосходительство, позволю себе заметить, что между ними есть чехи – элемент неприязненный Австрии. Но и они все равно крадут. У меня есть сведения от приятеля из Гомеля: шесть прикомандированных на службу в воздухоплавательное отделение пленных разрезали двадцать баллонов и отнесли их на базар. Они люди образованные, но крадут, сволочь паршивая! – И добросовестный Василий Петрович вытер рукою лоб. – Чем человек образованней, тем он больше крадёт, – сказал он.
– Да, да, это правда, – подтвердил генерал Чередников, наблюдая, как к вагонам прицепляют паровоз.
– Вы, Василий Петрович, человек, повидавший свет и бывалый. Вы окончили с наградой?
– Я, ваше превосходительство, учился довольно плохо, – ответил капитан, добавляя про себя: «А за тобой, мошенник, в воровстве не угонюсь».
На вагон, в котором находились Ванек и Марек, Швейк прибил гвоздями знак Красного креста, для того чтобы в него «не трахнул немец». А когда поезд тронулся и прошёл вокзал, Швейк высунул голову из окна и помахал рукой капитану.
У ФРОНТА
Никому не представляется такой возможности повстречаться с новыми людьми и приобрести новые знакомства, как обитателям городов и деревень, расположенных в районе военных действий.
Иногда до четырех раз за день занимают их избы новые отряды войск, а иногда несколько раз они переходят из рук в руки. Никто никому не говорит своего имени, никто ни с кем не обменивается визитной карточкой, но со стороны гостей наблюдается по отношению к хозяевам большая доверчивость, а интимная дружба при этом подразумевается сама собою. Гости нисколько не стесняются и ведут себя как дома.