Он не заметил в своем голосе новых мягких и нежных ноток. Он только увидел, что Надя опять вскинула на него удивленно-восторженные глаза и чуть подалась к нему. Взяв ее за руку, он увлек Надю к соснам, сквозь которые особенно причудливо летели золотые солнечные стрелы. Губин и Арка, тихо переговариваясь, постояли немного и побрели в другую сторону. Стерегущая тишина бора быстро поглотила голоса и сухой треск шишек и сушняка под их сапогами.
Букварев тотчас забыл о своей победе над другом. Он широкими шагами углублялся в лес, к чащобам, все еще не отпуская руку Нади, и она почти бежала за ним. Он на ходу срывал редкие, но долговечные и яркие лесные цветы, веточки рдеющей брусники, узорчатые листья папоротника, и все это, самозабвенно радуясь, показывал и отдавал Наде. И каждый раз на него в упор глядели ее чуть потемневшие, вобравшие в себя глухую зелень леса, такие теплые, зовущие и в то же время предостерегающие глаза. Казалось, Надю занимали сейчас не плоды и узоры леса, а только он, ее взрослый спутник и покровитель, превратившийся, словно в сказке, в доброго волшебника.
Наконец Букварев остановился. Он не мог понять, почему Надя глядит не на алые бусинки изумительно обильных гроздьев красной смородины, почти просвечивающих под солнцем, а ему в глаза, на его лицо, растянутое, как он предполагал, глуповатой устоявшейся улыбкой. Но вот и она улыбнулась ему, запрокинула голову и счастливо надолго засмеялась. И роскошный красавец бор, и весь мир для Букварева перестал существовать. Не стало ни сосен, ни солнца, ни пряного лесного воздуха, нечем было дышать. Осталась только она и еще ее глаза — два изумрудных лучащихся солнца.
— Ты лесная царевна! Ты самая лучшая девчонка на земле! — приглушенно, с невыразимым чувством вскрикнул он и раскинул руки. — Взял бы тебя и унес в самый прекрасный уголок на земле! И обратно бы не принес. И сам бы не пришел!
Несколько мгновений они молчали. Надя потупилась, но тут же опять вскинула на него глаза.
— Зачем же так? — тихо спросила она. И Букварев, успевший уже испугаться своей дерзости, не услышал в ее голосе ни обиды, ни удивления. Он был счастлив. Счастлив так горячо и полно, что слов больше не было. Надя поглядела на его восторженную честную и чуть растерянную физиономию — у него даже рот приоткрылся — и снова засмеялась.
— Разве можно так, сразу? — Она попыталась слегка отстраниться от него, а он крепко взял ее за плотные покатые плечи, привлек к себе… И вдруг руки Букварева упали. Надя пружинистым движением тела легко освободилась от них.
Букварев смутился, упрекая себя за несдержанность и такое нахальство. И снова Надя, хотя и была обижена, не смогла удержаться от улыбки при виде страдальчески-растерянного выражения его лица.
— Ну почему вы, мужчины, такие? — мягко упрекнула она. — Пять минут знакомы, а уже и руки…
— Я не такой, — пытался уверить ее Букварев и сам верил в это.
— Оно и видно, — необидно смеялась Надя.
— Хочешь, я тебе гриб найду, большущий красавец гриб?!
— Ищи! — азартно откликнулась она, сверкая глазами.
И они побежали, взявшись за руки, туда, где, как уверенно думалось Буквареву, обязательно должны быть белые грибы. А если их по какой-то случайности там нет, то они должны непременно вырасти, пока бежит он с Надей к ним. Обязательно вырастут.
Они запыхались. Черные с синеватым отливом локоны выбились у Нади из-под платка. Она на ходу пыталась укротить их. Букварев заметил ее затруднение и остановился.
— Разреши мне!
Надя доверчиво приблизила к нему лицо. Часто мигая и жмурясь, стараясь не прикоснуться пальцами к ее лицу, он долго и неумело поправлял ее волосы и платок. А Надю разбирал смех, неистовое веселье. Смешно, легко, радостно было ей с этим неловким, но таким добрым и честным Букваревым.
Он понял это. И как-то само собой получилось, что он тут же поцеловал ее в лоб. Надя слегка вздрогнула, покраснела, и Букварев почувствовал, как напряглась она вся. Он поцеловал ее в щеку, легонько, робко, едва прикасаясь. И Надя не оттолкнула его, не отошла.
— Ты, как мой папа, — неожиданно проговорила она с теплой улыбкой. — Тебе сколько лет?
— Двадцать восемь, — тотчас ответил Букварев, почему-то убавив два года. — А тебе?
— Скоро девятнадцать. А моему папе сорок два. Ты — как папа.
Букварев обеими руками прижал ее к себе крепко и начал целовать в губы, долго не отпуская…