— Здравствуй, Вася.
Сказала с укоризной. И Буквареву показалось, что Муза и его считает виновным в чем-то очень серьезном и гадком: что без таких вот дружков ее Губин был бы человеком без дурных наклонностей, и что такие вот друзья и спаивают его.
— Много ли хоть насобирали? — несколько поостыв, спросила Муза.
Букварев виновато развел руками.
— Не в слой…
Музу не огорчило, что грибов в корзине до смешного мало. Она оттолкнула корзину, хмуро глянула на скудную губинскую закуску на столе и выдала новую словесную очередь по мужу:
— Ему только бы шляться! С утра скрыться из дому — и до полночи. А после подличать перед женой! Травить ее перегаром!.. Но я положу этому конец, голубчики!
«Голубчики» — множественное число. Значит, она и мне грозит, меня считает оболтусом, — расстроенно подумал Букварев. — Но это же хамство!»
— Чего расшумелась-то?.. Тоже мне, нашла пьяниц! Раз в месяц так вот встретимся, а то и в квартал. Будь человеком, — построже и даже с угрозой сказал Губин. И вдруг переменился в лице и, с хохотом обхватив ее вокруг талии, поднял почти к потолку. Взвизгнув, Муза больно ткнула его локтем в щеку, вырвалась, метнулась из прихожей и захлопнула за собой кухонную дверь.
Потирая щеку, Губин похохатывал и удивлялся, но ему было не так уж весело, а Буквареву стало и вовсе нехорошо. В самом деле, почему это чужая жена устроила ему головомойку? Муза, недавняя беспечная и самая веселая, проказливая студентка, с которой он учился на одном курсе целых пять лет. В чем тут дело? Ведь не грубиянка она и не дура! Губин, что ли, натворил что-нибудь уж очень обидное для нее? Но Букварев-то тут при чем? Он вообще «не в курсе» и никакой не соучастник. Или она решила поставить их на одну доску? Она всегда считала, что самый умный, толковый и красивый парень из их выпуска — Губин. А большинство говорило, что Букварев в десять раз честнее и талантливее. Он сразу же обошел своего друга и по службе, и теперь Губин подчинен ему. Неужели Муза, не примирившись с этим, решила уравнять их?.. Впрочем, почему бы и не уравнять? Чем Букварев лучше Губина сегодня? Или вчера? Или две недели тому назад? Может быть, и хуже был кое в чем. И Муза права, сердиться на нее не за что.
«Все какая-то дрянь приключается со мной в последнее время вместо поступков, достойных человека с высшим образованием и опытом интеллектуальной работы; человека, который привык считать себя неординарным и жил ожиданием крупных личных успехов, — невесело думал о себе Букварев. — Если честно и самокритично подойти к себе, то веду я себя не как талант, а как безвольная тряпка, раб обстоятельств и быта. Пустой фантазер. Или это будет слишком строго?..»
Букварев устало поднялся и начал собираться домой, хотя и домой его не тянуло. Ничего особенно радостного не ждало его и там. Да и думу эту, привязчивую и въедливую, надо бы довести до конца, раз уж так зацепила она его за душу и не дает покоя.
Разбираясь с мокрым плащом и сапогами, Букварев долго копался в прихожей.
— Вася, ты куда? — Муза с тревожным удивлением глянула на него с порога кухни. — Картошка закипает и грибы ваши отвариваются. Любимая ваша закуска…
Она говорила озабоченно-приветливо, будто и не извергала ругательств всего десять минут назад. Букварев это заметил, но ему было так муторно, что не соблазнили его ни отварные грибы с горячей картошкой и сметаной, ни обычное для Губиных радушие к гостям, особенно к нему. Он стал прощаться.
— Старик, погоди. Я провожу тебя до перекрестка. Сказать кое-что надо, — спохватился Губин. — Дай только переодеться!
Муза, не расслышав слов мужа, сказанных Буквареву на ухо, насторожилась и не уходила от порога, расспрашивая Букварева о житье-бытье его семьи.
Букварев, выглядевший нелепо с пустой корзиной, в сырой сплюснутой кепке, мучался. Хорошо, что недолго. Губин вылетел в прихожую в модном костюме, причесанный и надушенный.
— Георгий! Сиди дома! Опять?! — с недавним выражением злобы, едва не вцепившись в мужа, вскрикнула Муза. Губин изобразил обескураживающее недоуменье.
— Домой не пущу, если!.. Опять до полночи?! Дружков у него полный город. В ресторанах сплошь знакомые, — с неподдельными слезами стонала Муза.