Султан положил меня на берегу возле Боба, сделал два шага в сторону и отряхнулся. Вот это был дождь! Буря! Боб взвизгнул и отскочил подальше. Испугался… А что было б, если бы он, а не я шлёпнулся в реку?
Султан стал большими кругами бегать по траве, греться.
Генка присел возле меня, дрожит. Толя вылез, тоже присел возле меня и тоже дрожит, сгребает с меня рукой воду. И Коля нагнулся надо мною, смотрит. И Боб забежал за него, поглядывает на меня из-за Колиных ног. А мне стало очень холодно, меня всего трясло, до самого кончика хвоста. В горле першило, душил кашель, было муторно: наглотался воды.
— Не простудился бы, герой,— сказал Генка.— Надо бы его за пазуху.
— Пазухи-то нет, майка мокрая — Султан обрызгал,— сказал Толя.
— Коля, у тебя сухая, положи Бульку себе за пазуху или дай Толе майку,— предложил Генка.
— Вот ещё! — передёрнул Коля плечом, подхватил Боба и пошёл берегом.
Я понял, что Коля меня не любит. Любит ли он своего Боба?
— Возьми мою, если он такой,— сказал Генка, извлекая из кучки своей одежды майку.
— Пальма бежит! — вдруг закричал Коля и показал на луг.
Я ещё не видел нашей мамы Пальмы, но обрадовался: вот бы сейчас пососать тёпленького молочка! Сразу бы согрелся.
— Пальма! Пальма! — радостно кричал и Толя, подпрыгивая и надевая Генкину майку. Надел — она была ему до самых колен.
— По следам нашла! — сказал Генка.— Ай да молодчина!
Толя поднял меня, и я увидел, как подбегает мама. Ещё издали она виляла и хвостом и задом, изгибалась, прижимала уши. Радовалась встрече, всех-всех приветствовала.
Какая необыкновенная у нас мама Пальма! Учуяла наши следы и от самого дома прибежала по ним на речку.
А Генка говорил, что наша мама «неизвестно кто» и мы сами непородистые. Ещё и какая породистая наша мама!
От радости я даже дрожать перестал.
ДЕТИ, ПОЗДОРОВАЙТЕСЬ С ОТЦОМ!
Толя сунул меня под майку и вздрогнул от холода: «А-ай!» А тут и мама Пальма подбежала. Я услышал её тяжёлое дыхание, слышал, как свистит её хвост, рассекая воздух. Я завозился под майкой, хотя Толин живот и пригревал мой бок. «А-ай!» — крикнул Толя, вытаскивая меня из моего убежища. Я нечаянно оцарапал его лапой.
— Зря майку намочили. Отдай Бульку Пальме, она обсушит его и обогреет,— сказал Генка.
Как тяжело дышит мама! Какой большой у неё язык! Не меньше, чем у Султана.
Вернулся Коля с Бобом, и дети окружили нас. Смотрят на Пальму, смотрят на меня. И Султан смотрит, он уже спокойно лежит на берегу, положив голову на вытянутые лапы, изредка лениво прищуривая глаза.
Мама сразу стала меня облизывать. Лизнёт, лизнёт, подышит раскрытым ртом, языком поболтает: «Ах-ха! Ах-ха!», опять полижет, опять: «Ах-ха!» Бока у неё вздымаются — опадают, вздымаются — опадают…
— Что смотришь так? — сказала мне мама.— Собаки не потеют, они охлаждают себя, высовывая язык, чтоб не перегреться.
И снова лизала меня, снова дышала. Потом легла на бок, чтоб я поскорей припал к соску. А меня и просить не надо. Боб тоже забеспокоился на руках у Коли, хотя не купался и не прозяб. Коля подложил и его.
Мне стало тепло со всех сторон и в животе тоже, так славно. И я задремал.
Когда я проснулся, никого из детей возле нас не было. Уходить от маминого живота не хотелось. Какое счастье, что есть мама!
— Ну что, не простудился? — спросила меня мама и прижала свой нос к моему носу.— Нет, кажется, не горячий… Эх ты, глупенький! Этак и утонуть недолго — мне Султан про всё рассказал.
— Мама, а я в реку не лазил,— похвалился Боб.
Но маме почему-то это не понравилось.
— Ну ладно, ладно,— буркнула она.— Дети, поздоровайтесь с отцом!
Я вскочил на все четыре лапы, даже уши стали торчком.
— Где он?!
Кроме Султана, который сидел в двух шагах от нас, больше собак не было. Поодаль, возле реки, стояли Генка, Толя и Коля, они опустили в воду какие-то длинные тонкие палки.
— Да не верти головой… Вот он, вот — Султан!
Султан в это время, как нарочно, равнодушно зевнул, дёрнул головой, словно отгоняя муху. Снова стал смотреть как будто мимо нас. Но глаза у него были добрые, ласковые, и он всех-всех нас видел.
Я бросился к нему…
Мама учила: если знакомишься с хорошей собакой или встречаешься с приятелем, надо вильнуть хвостом, лизнуть в уголок рта, понюхать хвост.
Я подскочил раз, другой — не достать до морды Султана. А он и не думает подставлять, чтоб я лизнул, задирает ещё выше. Не мог я и хвост его понюхать — Султан сидел на нём. Тогда от радости я начал делать то, что пришло в голову: обнимал своими лапками его толстые и высокие ноги, толкал их носом и грудью, легонько покусывал. Султан подёргивал лапами, словно подушечки подпекало, вырывал их. Но не рычал, терпел! Кожу на лбу не морщил, только слегка щурил уголки глаз.