Когда Хаган закончил, все уставились на Урсуса, ожидая его решения. По плану, который они с Хаганом разработали утром, предполагалось после захвата лошадей верхом прорываться через южные, ближайшие к гарнизону турмы, ворота, но теперь было очевидно, что это не сработает…
– Промедление смерти подобно! – объявил Урсус. – Нужно выступать срочно. Теперь, когда легионеры наверняка уже успели вооружиться и перекрыть ближайшие к своим казармам ворота: южные и восточные, прорываться нужно, если ещё не поздно, через северные. Потом будем уходить на север вдоль акведука…
Тут его взгляд остановился на красном лице лекаря.
– Он зачем здесь? Ему не нужно знать о наших планах.
Хаган пожал плечами.
– Он все равно пойдёт с нами. Тебе необходима его помощь.
Лекарь быстро-быстро замотал головой и запричитал:
– Я бы с удовольствием пошёл. Кто из порядочных иудеев не против власти Рима? Но у меня больная жена, я не могу её оставить. И… – он склонил голову. Его лицо достигло такой степени красноты, что казалось, сейчас начнёт плавиться, – я никогда не скрываю это от пациентов… Урсус, твоя рана смертельна. Я зашил её, но не в силах остановить внутреннее кровотечение. Я удивлюсь, если ты доживёшь до заката.
Житинжи закричал на него страшно выпучив глаза:
– Ты врать, собака! Не хотеть идти с нами!
Лекарь заверещал истошно:
– Клянусь чем угодно – это правда!
– Да кто же поверит иудею?! – произнёс Агмон насмешливо. – Ваши клятвы работают только тогда, когда вы даёте их друг другу. Обмануть гоя16 для вас все равно, что вина в шабат выпить!
– Перестань, брат, – попросил Урсус. – Я сам чувствую, что он прав. Отпустите его на все четыре стороны.
–Я никому ничего не скажу. Клянусь жизнью, – пискнул лекарь и стал поспешно продвигаться к выходу.
Миновать Агмона ему не удалось. Лекарь коротко крякнул и стал оседать на землю. Агмон выдернул из него меч, и прежде, чем вернуть в ножны, вытер его об одежду толстяка.
– Лучше бы он пошёл с нами… – произнёс грек извиняющимся тоном.
Урсус устало закрыл глаза.
Раненного усадили позади опытного наездника, нубийца по происхождению, который до сегодняшнего дня был эквитом17, и привязали к нему верёвкой.
У северных ворот в самом деле была только обычная охрана, которая и не подумала сопротивляться толпе перепачканных кровью гладиаторов.
Когда выехали за ворота и пустили лошадей галопом, Урсус вновь отключился.
В последний раз Урсус очнулся оттого, что ему в рот лилась вода и он чуть не захлебнулся.
Он лежал на горячем песке в арке акведука. Двигаться, даже ворочать головой было уже не больно, не тяжело, а ужасно, непреодолимо лень. Вокруг него стояли люди. Хаган, Агмон, Житинжи и ещё много знакомых и незнакомых гладиаторов. Лица у всех были скорбными и серьёзными.
Он захотел сказать им что-то важное и ободряющее. Собравшись с силами, он произнёс:
– Братья! Вы столько раз рисковали своей жизнью, что заслужили свободу. Найдите землю, неподвластную тиранам и живите на ней мирно, возделывайте её своими руками, но не руками рабов!
Он перевёл дух. Больше в голову ничего не пришло.
– Мне жаль, что я не могу идти с вами… А теперь уходите! Рождаешься один и умираешь один. Мне не нужны свидетели.
Лица стали исчезать из его поля зрения. Последними были Агмон и Хаган.
– Прощай, друг. Я напишу о тебе эпическую поэму. Люди никогда не забудут твоего подвига! – Агмон ударил себя кулаком по левой стороне груди. В глазах его снова стояли слезы.
– Удачи тебе, мальчик, – ответил ему Антон Сергеевич.
Хаган молча встал перед ним на одно колено и сжал огромной ручищей его ладонь.
– Тебе повезло, что не пришлось биться со мной, легко отделался, – он улыбался, но губы его дрожали и кривились.
– Ничего, гигант. Ещё встретимся, – зачем-то пообещал ему Урсус.
Когда лошадиный топот затих, оказалось, что вопреки прогнозу лекаря он все-таки дожил до заката.
А закат был таким же величественным и прекрасным, как и в пошлый раз. И умирающий любовался им, пока солнце не утонуло в море.
Не было ни страха, ни паники, ни сожаления. Скорее он ощущал покой и странную, цепенящую негу. Его стали покидать чувства. Сначала совсем отпустила боль. Потом он перестал чувствовать ветер и тепло песка. Больше не чувствовал тело. Ушло зрение. Сначала стало темно, как в яме, в которой он сидел тысячелетия назад. Но у темноты тоже есть свой цвет – чёрный. И этот последний цвет тоже исчез, ведь он уже не видел ничего… Потом его оставил слух. Сначала он перестал слышать шум волн, а вскоре и саму тишину… Исчезли образы, хранившиеся в памяти, не стало прошлого, и чувство времени ушло навсегда.
В конце было слово. Нежный голос Орит прошептал в пустоте: «Если жизнь прожита не напрасно, то смерть легка и прекрасна. Ты спас любимую, отомстил злодею. Стал легендой. Чего ещё желать, о чём мечтать? Пора уходить… Vale, медвежонок!»
Он провалился в блаженное небытие.
EPILOG
И вдруг. Нигде. Из ничего. Появилась первая песчинка света. Вторая. Потом их стало много. Бесконечно много. Из них соткался луч, широкий, как от маяка. И потянулся он к этому лучу. И увидел свои руки. Сначала призрачными. Полупрозрачными. Постепенно стали они наливаться цветом, обретать вес и форму. Но не хватало у него сил подняться. Тогда в луче появилась рука, тянущаяся навстречу. И подхватила его нечеловеческая сила и выдернула из пучины небытия… И предстал он пред Господом. И спросил Господь почему-то женским голосом:
– Как вы себя чувствуете?
Он сидел в ярко освещённой арке акведука и дико озирался. Перед ним стояла женщина лет сорока и терпеливо дожидалась, когда он придёт в себя.
– Как вы себя чувствуете? – озабоченно повторила она.
Тогда Урсус остановил взгляд на незнакомке и сипло подал голос:
– Кто ты?
Женщина приветливо улыбнулась и ответила:
– Меня зовут Стейси. Я психолог международного центра паллиативной помощи «Фабиола». Вы понимаете, где находитесь?
Он снова принялся озираться, прикрываясь от света рукой, и явно был не готов ответить на этот простой вопрос.
– Давайте переместимся в более подходящее место, – предложила Стейси. – Вы можете идти?
Урсус кивнул и хотел было встать с места. Однако этот номер у него не удался, и он плюхнулся задом обратно в песок, изумившись своей слабости. Погодя он поднялся в несколько приёмов, кряхтя и помогая себе руками. Как будто земное тяготение стало вдруг раза в два больше.
– Пойдёмте к машине, – мягко сказала женщина и попыталась взять Антона Сергеевича под локоть, но тот выдернул руку и сам побрёл навстречу слепящим фарам.
Они сели на заднее сиденье. Стейси кивнула водителю, и автомобиль тронулся с места.
Антон Сергеевич закрыл глаза и попытался вспомнить это состояние блаженного небытия, из которого его беспардонно выдернули, но у него ничего не получилось.
Скоро они выехали на дорогу освещённую фонарями, и женщина предположила:
– Вы, наверняка, голодны.
Он прислушался к себе и понял, что это чистая правда.
– Павлина бы целиком проглотил и кувшин фалернского следом.
Она сказала что-то водителю на иврите. Через пару минут автомобиль въехал на стоянку возле руин Древней Кесарии. Глядя на полуразвалившуюся крепостную стену и остатки сторожевых башен, Антон Сергеевич окончательно понял, что вернулся.
Когда он, утолив голод и жажду, откинулся на спинку стула, Стейси улыбнулась.
16
Гой –