Милая моя мама тогда была еще жива, и я решился:
— Мама, в нашем роду не было евреев?
Она очень удивилась.
— Нет, не было. Только белорусы и русские. А что такое?
— Кое-кто считает меня евреем.
— Тебя? Странно. Что ж, это неплохо. Евреи умные. И своих не бросают в беде.
— А русские бросают?
— Да уж всякое было.
Размышляя обо всем этом, я вспомнил квартирную хозяйку моего друга Рудика, тетю Меру. Она без причины мне симпатизировала, а как-то пригласила в свою комнатку и показала семейный альбом, в котором хранились снимки нескольких поколений, были там и раввины, и учителя медресе, и военные, а главное — фотографии двух внучек тети Меры, Марты и Нели.
— Ого, — сказал я. — Хорошенькие!
Взглянул на тетю Меру и увидел, что она уже просто с любовью смотрит на меня. Как же, будущий зятек! Впрочем, я ошибался.
— Приходи в воскресенье, — сказала она, — я вас познакомлю. Девочки — чудо!
И я пришел — было любопытно. Что ж, и в самом деле, девочки оказались — красотки. Особенно понравилась мне Марточка, чем-то похожая на Ахматову на известном портрете Натана Альтмана, такая же горбоносенькая, тонкая. Да и Неля — в порядке. Думаю, и они отнеслись ко мне благосклонно, по крайней мере, как только я предложил пойти прогуляться, согласились тотчас. Стояла осень, бабье лето, мы ходили по набережной Свислочи, кормили уток, собирали облетевшие листья, я острил как никогда раньше, девочки охотно смеялись, а я время от времени гадал: какая из них мне больше нравится? Может, все же пышка Неля?
Однако выяснить это мне не довелось. На другой день, когда я опять заглянул к Рудику, тетя Мера спросила: «Ну, как мои девочки?» — «Красавицы», — ответил я. Она с сожалением поцокала языком. «Жалко, что ты не еврей, — сказала. — Жениться надо на своих. В семейной жизни вообще хватает проблем, а тут еще эта.» Больше она меня не приглашала: похвалилась и хватит.
Есть у меня довольно близкий приятель еврей. С ним я и решил поделиться.
— Знаешь, — сказал, — меня, оказывается, принимают за еврея.
Он быстро взглянул на меня и рассмеялся.
— Не нахожу, — сказал. — Хотя. Я был в Израиле, там евреи и черные, и белые. Какие хочешь. Есть вполне славянские лица. Ну и как тебе быть евреем?
— Ну. С одной стороны, зачем мне это? С другой, даже интересно. Они считают меня умнее, чем я есть.
— Понятно. Но это сказка, что евреи умнее. Есть, конечно, отличительные национальные черты: активность, может быть, тревожность. Многие считают — хитрость. Но это неправда. Есть, конечно, евреи хитрые, но есть и простодушные. Вспомни Исава, Иакова и чечевичную похлебку. Конечно, отличие от других наций есть. Не знаю. Но не ум. Интеллект у всех наций одинаков. Да и вообще судить о нациях в целом невозможно, разве только хочешь сказать комплимент или оскорбить. А хочешь, свожу тебя в синагогу?
— Зачем?
— Ну. Ты же пишешь рассказы. Может, пригодится.
И в ближайшую субботу отправились.
У моего друга здесь оказалось немало приятелей: радовались встрече, разговаривали, и он знакомил меня. Причем, представляя, говорил: писатель, и все с любопытством поглядывали на нас. До сей поры меня так не представляли, и мне это нравилось. Говорили о событиях в Израиле — последнем теракте в Нетании, а я помалкивал. Друзей или хотя бы знакомых на тот момент у меня там не было, что я мог сказать? День оказался учебный, молодежь учила иврит, и мы скоро ушли.
— Как понравилось? — спросил он по дороге. — Иврит не заинтересовал? Можешь записаться, они только начинают курс.
— Зачем мне иврит?
— Ну как же. Кто знает? Если захочешь в Израиль.
— Что мне там делать?
— Пройдешь гиюр, найдем тебе красивую евреечку, если жена откажется ехать. Легализуем.
— Что такое гиюр?
— Превращение нееврея в еврея. Но дело это серьезное. К примеру, нарушишь шаббат — субботу, седьмой день Творения, — будешь бит камнями.
— Ты это серьезно?
Я, конечно, не поверил, но. гм… Мы тогда очень мало знали о жизни в Израиле. Камнями, разумеется, не побьют, но. В общем, интересно получится.
— А ты думал! Когда это я шутил?
Тут дело в том, что он шутил всегда. По крайней мере, глаза всегда смеялись.
Я уже знал, что он собирался на ПМЖ в Израиль. И очень скоро мне довелось провожать его. Думаю, стало не до шуток.
О, это было что-то. Происходило сие в те годы, когда отъезд за границу еще считался поступком антиобщественным, даже антигосударственным, когда репатриантов осуждали на общих собраниях и увольняли с работы, как только узнавали о намерении, — но не о том речь. Перед отъездом все они распродавали нажитое, но многое и везли с собой, сдавали в багаж, и багажи, конечно, были огромные. И как же рвали у них деньги наши люди, от которых зависели отъезжающие! От грузчиков до чиновников. Бесцеремонно, нагло. К примеру, приемщики багажа то исчезали без причины, то объявляли перерыв, то вообще угрожали концом рабочего дня. Как унижали!.. Однако никто ничего не требовал, не возмущался, словно жили уже в чужой стране и не имели никаких гражданских прав. Собственно, так и было: уже в чужой, уже без прав. Терпение — вот что запечатлелось в их лицах. Терпение, терпение и терпение. То же и на лице моего друга. Никакого юмора, только терпение. Как хорошо, что я не еврей, — подумалось мне тогда, — и мне не надо в Израиль на ПМЖ.