Он давно кого-то подозревает во мне, то ли демократа, то ли охлократа. При встрече всегда качает головой и произносит одну и ту же фразу: «Ох, доиграетесь!» У него четверо ребятишек, а моторный завод, где он работает дежурным слесарем, открывает свою проходную только три раза в неделю, — соответственно упала зарплата. И если прежде худо-бедно удавалось сводить концы с концами, теперь — нет. Теперь он регулярно ездит в далекую деревню, где у него остались какие-то родственники, и мешками везет оттуда картошку, бурачки, морковку. Человек он уже немолодой, лет под шестьдесят, а дети малые — женился поздно, и история его женитьбы стоит внимания.
Когда-то была у него девушка, первая его любовь. Со слезами она проводила его на армейскую службу, каждую неделю писала письма, ждала — не могла дождаться, как только демобилизовался, сразу подали заявление в ЗАГС, сразу же справили свадьбу, но тут оказалось, что молодая жена уже погуляла немножечко, объяснив ситуацию просто: так у нее и было. Утром Петя подал второе заявление — на развод. Лет десять с девушками не общался, места общения с молодежью не посещал и неожиданно для всех сделал в цеху заявление: женюсь хоть на уродине, но — честной. Несколько лет всем цехом, посмеиваясь, искали ему невесту, как говорится, с ног сбились, уже и отчаялись, он тоже рукой махнул — ну и не надо, буду жить один, как вдруг пришло сообщение из родной деревни: есть! И правда, было. Невеста оказалась, конечно, не красавица, но и не уродина. Нет, не уродина, хотя. Так ведь женщины уродинами и не бывают, в каждой что-то хорошее есть. И Петя это хорошее видел. Свадьба была на весь моторный завод, даже директор и председатель профсоюза приходили поздравить, — уже все знали его историю, хорошую материальную помощь молодой семье оказали. Ну, а скоро и детки пошли — один за другим, все мальчики — крепенькие, прожорливые. Потому дядя Петя и повторял: «Ох, доиграетесь», — сперва как бы с улыбкой, а теперь и со злостью: детей надо кормить, а вы шутки шутите, демократы поганые.
Дядя Петя при хорошей погоде выводит во двор всех своих ребят и не без превосходства поглядывает на прохожих.
— Иди сюда! — кричит, завидев меня, да хоть кого, только бы поговорить о жизни и о своих ребятах. Ну, жизнь, понятно, поганая, а ребята — да что говорить, сам смотри. Жалко — девочка не получилась. «Что значит жалко? — говорю я. — Все в твоих руках». — «Да ну, старый я». — «Старый? Вон по телевизору показывали: под семьдесят женился, хлопчика родил». — «Под семьдесят? — переспрашивает, и вижу — что-то высчитывает. — Не, поздно». Но тема такая ему приятна.
В те времена милиция еще не получила приказ гонять нищебродов, и они довольно свободно располагались в подземных переходах, спасаясь от зимней стужи. «Площадь Победы» — одна из самых оживленных в Минске станций метрополитена и возможности для сбора подаяний, наверно, лучшая в городе. Здесь, в шаговой доступности от метро, находилось издательство «Интердайджест». Порой они издавали серьезную литературу, а порой совершенно позорные порнографические романы, добытые, конечно, где-то в раскрепощенной Европе. Студенточки иняза, как могли, переводили на русский, а уж потом сотрудники находили стильредакторов, чтобы привести рукописи в относительно приличный вид. Получал и я такие рукописи, благодаря знакомому литератору, служившему там. Гонорары были ничтожные, но все же лучше, чем ничего. А голодных «стильредакторов» больше, чем рукописей, и никто не озабочен нравственными вопросами. Посему и бывал здесь часто, надеясь на косточку с остатками мяса.
Шумные нищеброды привлекали внимание, и я заметил, что у каждого свое «обжитое» место. На одном из входов-выходов в любую погоду коленями на картонке стояла древняя старуха в невообразимых лохмотьях — ей кое-что перепадало в древнюю мужскую шапку-ушанку. Была она в рукавицах, и когда подавали, не снимая, крестилась. Входов-выходов в метро несколько, и возле каждого кто-нибудь стоял-сидел. Некий всегда пьяноватый старик, пристроившись у входа в магазинчик «Союзпечать», играл на губной гармонике, правильнее — просто издавал звуки. А порой прятал гармонику и требовательно тянул руку к прохожим, время от времени поливая матом нещедрых людей. Частенько стояли молодые люди с гитарой, подпевали, девушки пританцовывали, весело приставали к прохожим. Этим перепадало больше других. Подавали по-разному, одни, уже подходя, начинали ощупывать карманы, другие останавливались рядом и доставали кошельки, третьи проходили мимо, но вдруг замирали в пяти шагах, находили какие-то купюрки в карманах и возвращались. У всех подававших отражалось на лицах удовольствие, удовлетворение своей щедростью. Я, как правило, проходил мимо, будто не видел-не слышал, и старик с гармоникой особенно ненавистно обкладывал матом — давно приметил меня. А еще я заметил, что в конце дня к нему подходит мужик с серой вороватой рожей, забирает «инструмент», и вместе они отправляются реализовывать заработок.