Есть у нее такая особенность: вдруг заговорит о том, о чем и речи не было. То есть что-то происходит в ее маленькой красивой головке, рассматриваются какие-то жизненные варианты, вполне фантастические, или выносятся решения по поводу людей и событий. Она не хотела бы жить в Израиле!
— Тебя туда пригласили?
— Нет, я к примеру. Летом там слишком жарко, зимой дома не отапливаются. Нет, не хочу.
— А в Арабских Эмиратах? В Таиланде? Бразилии? Где еще ты не хотела бы? Надо заранее сообщить, чтобы не надеялись.
— Все-таки нет ничего лучше родины.
О! Патриотическая тема нам по душе.
— Конечно, съездить туда было бы интересно.
— Съездим. Обязательно съездим, — согласился я, будучи рад, что не на ПМЖ, то есть не надо разводиться. Все ж таки я люблю ее. А тысячу — или во сколько может обойтись такая поездка? — как-нибудь насобираем. Хотя.
Тысяча! Даже сто пятьдесят долга не могу отдать. Больше пятидесяти не получается собрать. Тут еще дело в гиперинфляции. То, что вчера было сто, сегодня пятьдесят, а завтра десять. Даже самые малые деньги люди несут в обменники, бабули занимают очередь едва не с ночи, чтобы утром продать — тоже за гроши и копейки. Тысяча!
Вдруг принесли извещение, что на мое имя через Western Union пришел перевод — сто долларов — из Израиля. Сто долларов? Сто долларов! О Боже, что за чудо! Это, конечно, Арнольд, больше некому. А ведь мы были не так уж близки с ним, чтобы делать такие подарки. Катя обрадовалась и удивилась больше моего.
— Вот что значит еврей, — сказала и одобрительно посмотрела на меня.
Что ж, я этот незаслуженный комплимент принял.
— То-то и оно, — сказал я. — Вот именно. А ты думала. Это ты о чем? А, ну да. Само собой.
Вот как неожиданно просто решился вопрос. А полсотни мы уж как-нибудь наскребем. Тотчас помчался в Western Union. Ах, какая красивая купюрка попалась! Надежно запрятал во внутренний карман, чтобы, не дай бог, не потерять. Три раза ощупывал по дороге домой и радовался: хрустит!
Между прочим, приближалась зима. В тот же день Катя достала с антресолей свои сапоги, долго рассматривала их, чистила, опять рассматривала и, наконец, сказала: может, ползимы и проношу.
Я понял. И сделал вид, что не расслышал.
Но не такова Катя, чтобы остаться непонятой.
— Я недавно заходила в ГУМ. Думаю, твой Ваня может и подождать. У них наверняка еще есть. Не последние же он отдал тебе.
Я промолчал. Может, и запротестовал бы, если бы не случай в универмаге, в который мы зашли неизвестно зачем, денег у нас было только на овсянку. Побродив бесцельно по этажам и отделам, Катя направилась в отдел дамских платьев. Сказать, что выбор был большой, не скажешь, но несколько платьев ее заинтересовали. Она пошла в примерочную и позвала меня. И тут началось некое действо, театр мимики и жеста. Она одевалась-переодевалась, что-то невнятное проговаривала, улыбалась, изгибалась, чтобы увидеть себя в зеркале, губы ее шевелились, и наконец, вспомнила обо мне: «Ну как?» Я, конечно, кивнул: «Хорошо». И этого, как оказалось, довольно. Платье она возвратила на место и о каких-либо покупках не вспоминала до нынешнего дня.
На следующий день она позвонила мне из ГУМа.
— Ох, какие сапоги, — сообщила. — Плохо то, что осталась одна пара. Может, приедешь? Посмотрим вместе. Если тебе не понравятся, то и не надо.
Короче, обнимала она меня той ночью, как после долгой разлуки. Все ж таки женщины иные существа. Разве можно вообразить меня или иного мужчину, который бы особенно нежно обнимал жену в благодарность за новые ботинки?
Да, нежность женщины — это здорово. Нет ничего важнее, милее и прекраснее. Но как отдать долг? Прошло уже два месяца. Получается, что я, извините, протрахал сто долларов. Не много ли для безработного мужчины? Как-то грустно стало мне утром после счастливого пробуждения.
Вдруг я нашел простой выход: нужно перезанять у кого-нибудь. Хотя бы и под проценты. Почему нет? Время такое, все занимают, все платят. Но у кого? Может, у Васи Морозова? Мы с ним когда-то на четвертом курсе были на практике в многотиражке тракторного завода. На факультете Вася был человек тихий и незаметный, но в многотиражке неожиданно стал общим другом — веселым, общительным, и сразу, так сказать, затмил меня, хотя писал, на мой взгляд, неважно. Тупо. Но так ли это существенно на четвертом курсе?.. Существенно, что его пригласили в штат, он согласился, но в газете проработал недолго — год-два, и там же, на заводе, начал двигать по профсоюзной линии. Где он обретался нынче, я не знал, но телефон в записной книжке сохранился. Звонить, конечно, не хотелось. Я нарезал круги около телефона, не решаясь поднять трубку. Наконец решился. К телефону долго никто не подходил, и я уже чувствовал облегчение, — ну и не надо, но тут услышал: «У телефона». Если бы послышалось обычное «алло», наверно, и разговор сложился бы по-иному. Но «у телефона» меня сбило с толку, я засуетился, заторопился, стал весело спрашивать о делах и жизни — и вместо ответа услышал: «А кто это говорит?» Это меня, как говорится, добило. Тем не менее, я сказал, что хотел бы встретиться. Дескать, имеется дельце. Не важное, но существенное. Или наоборот, не существенное, но важное. Нет, не так, и не важное, и не существенное, но.