— Эй, человек, ты пришел, чтобы увидеть развалины основ моего терпения и спокойствия, ты пришел, чтобы превратить меня в скитальца пустыни! Я поклялся, что помогу исполнению твоей цели и не пожалею для этого своей жизни. Если я чем обижу тебя, что тогда скажу владычице любви? Ибо несчастного поймет лишь несчастный! Ну что же, хорошо, сначала ты достигнешь цели, а там посмотрю, каков будет мой исход.
— Братец! Знай и запомни, что я — сын падишаха этого города. У отца кроме меня нет детей. Да и я достался ему после долгих лет ожидания и мечтаний. За добрую весть о моем рождении он три года не взимал земельную подать и, призвав жрецов и звездочетов, спросил их о моей судьбе и моем будущем. Они, изучив расположение звезд и хорошо поразмыслив, возвестили: «Этого мальчика до четырнадцати лет постигнет или большое счастье, или огромное бедствие при виде солнца и луны. Мнение большинства из нас таково, что пока ему не исполнится четырнадцать лет, он не должен видеть диска солнца и луны. Если это происшествие минует его, он будет преуспевать в жизни. Если же нет, он испытает много мук и возможно, что лишится ума, прольет много крови, будет избегать людей...» О, человек! Ты представляешь, что было с отцом, который так долго ждал и желал ребенка? Тут же с няньками он поместил меня в подвале. После этого мудрые доброжелательные люди сказали ему, что пребывание мальчика до четырнадцати лет в подвале неразумно. Посовещавшись, они пришли к мнению, что нужно разбить за городом новый сад. Обсадили его молодыми саженцами, воздвигли вокруг него высоченный забор, забрали верх сада рамами и вставили в них толстые стекла. Сверху покрыли их специально свалянной кошмой и со всех сторон накрепко прикрепили ее. Затем меня с няней и очень образованным и одаренным специалистом отправили в тот сад.
Семь лет воспитывали меня там. Когда мне исполнилось восемь лет, тот человек научил меня писать и читать. Каждый месяц на некоторое время он исчезал. Я не знал, куда он уходит. Потом выяснилось, что он уходил к моему отцу или же за продуктами.
Прошли еще пять лет в учебе и беседах. Я стал многое понимать, впитывал в себя смысл прочитанных книг. Но так как кроме няни, того учителя и этого сада я никого и ничего не видел, считал это место раем, а их — Адамом и Евой.
Каждое утро я гулял в саду, собирал цветы и рассыпал их в доме, затем принимался за чтение, и учитель приступал к моему обучению.
На тринадцатую весну, как всегда, утром я пошел собирать цветы. Я прогуливался, собирая цветы, как вдруг на краю сада я увидел необычный цветок. Он был удивительных оттенков и такого необычного запаха, что подобного ему я еще не видел. Я присел и протянул руку, чтобы сорвать его, но он исчез. Я очень удивился и встал во весь рост, с пылающим от изумления сердцем вглядываясь в тот цветок. Цветок с каждой минутой все рос и рос. Я глядел на него, и мое сердце охватывало все большее волнение и возбуждение, и я зачарованно смотрел на него, не зная, что это такое. Вдруг сверху я услышал смех. Я поднял голову, чтобы посмотреть, кто же это, и увидел в потолке сада брешь. Войлок лежал уже давно и его побило дождем и снегом, разъело солнцем, и он обветшал. К тому же вытянувшийся саженец кипариса прорвал кошму. Цветком, так меня поразившим, оказался солнечный луч, которого я никогда не видел. Тут я заметил в воздухе трон, который несли на плечах четыре человека, и смех слышался именно с него. Они опускались на землю. Я, не отрывая глаз, смотрел на них. Когда достигли земли, они опустили трон и встали в готовности в сторонке. На троне сидела красавица, сияние которой озарило сад.
Грациозней кипариса, брови — гнутое перо,
Лунолика, розощека, подбородок — серебро.
У нее глаза газели над бутонами ланит,
Озорней ночной метели, притягательный магнит.
Обаянием смущает, кровь в игре ее волны,
Смертоносные ресницы, кудри мускуса полны.
Косы-петли или бури извиванием змеи
Горло сердца захлестнули
Душу сердца оплели.
А дыхание эфира, к нам летящее во мгле —
Заместитель эликсира вечной жизни на земле.
Слаще сладкого набота рот — рубиновый ларец,
Стал он сахарной фисташкой в похищении сердец.
Черной родинкой-крупинкой в уголке горячих губ
Сберегает их от сглаза рута — строгий однолюб.
Ах, рубиновые губы — радость вешняя садов!
Улыбаются, сияют ровной нитью жемчугов!
Грудь — плита слоновой кости, гладко стелющийся хмель.
Гордому изгибу шеи стала данницей газель...
С полукороной из драгоценных камней на голове она гордо и величественно восседала на троне. Перед ней стояла цветная золоченая бутылка с вином и кубок из цельного куска рубина. Увидев меня, ошеломленного, она засмеялась, словно сказочный цветок, чем посыпала соль на мои раны, и ласково подозвала меня к себе. Я устремился к ней и поцеловал ножку ее трона. Красавица взяла меня за руку и усадила возле себя, наполнила бокал вином, выпила его, затем поднесла бокал вина мне и поцеловала меня в щеку. Затем кокетливо произнесла:
— Жаль, что нет среди людей постоянных и преданных. Иначе я полюбила бы тебя...
Я не смел даже дышать. Красавица выпила еще два бокала вина и поднесла мне. Я пришел в удивительное состояние, ощутил в себе необычайную силу, готов был пролить чашу своей жизни от радости и восторга и не владел собой. Были минуты, что начинал плакать, а она улыбалась и целовала меня в лицо. Вдруг в небе появились несколько человек из их породы и что-то сказали ей на своем языке. Красавица вспыхнула, еще раз поцеловала меня в щеку, ссадила с трона на землю и сказала:
— О мой дорогой друг! Я еще хотела побыть с тобой, но мир сей непостоянен...
Горечь разлуки возьму я на вечные дни,
Помня меня, мое сердце в себе сохрани.
Смотри, не забывай меня и не пей из чаши неверности. Я лишь сумел сказать:
— О святыня души и сердца! Где мне спрашивать тебя и у кого узнать место твоего обиталища?
Она ответила:
— Это не для тебя. Вторая встреча для нас невозможна, и человек не в силах найти нас...
Я сказал:
— Скажи же, из какого цветника ты цветок и из какого сада кипарис?
Ответила:
— Я — царевна пери! — и тут трон ее подняли в воздух, а я остался безумно влюбленный в нее. Во мне сохранилось лишь одно чувство — зрение, и оно было приковано вослед ей. Оставалась еще жизнь, но она тоже устремлялась за ней. Руки и ноги, ум и сознание, речь и слух отнялись.
Ум, сознанье и рассудок—всё за милой устремилось,
Руки двигаться не стали, сердце вмиг остановилось.
О дервиш! Как мне рассказать тебе, какими словами передать, в каком я был состоянии! Словно тело без души, взволнованный, смущенный, я упал во прах и стал обливаться горючими слезами.
Няня и учитель после долгих поисков нашли меня в таком плачевном виде. Сколько бы ни говорил учитель со мной, я в ответ не мог произнести ни слова. Но слезы — открыватели тайн — говорили сами по себе.
Учитель предположил, что, видимо, нашла на меня нечистая сила. Прочитал надо мной молитву и заклинание, но от этого мне не полегчало. Следующую ночь и день я провел так же. Видя, что меня не излечить от этой болезни, они потеряли надежду, и учитель пошел к моему отцу и рассказал ему о случившемся. Отец, услышав такое, поспешил в сад, увидел мое состояние, обнял меня и поцеловал в щеки. Сколько он ни говорил, ответа от меня не услышал. Наконец явились эмиры, везири, столпы государства, правители, ученые, табибы. Отец в крайнем волнении стал умолять, суетиться, обещать и сулить вознаграждение, угрожать, словом, делал все возможное и невозможное. Не сумев что-либо сделать, они повезли меня в город. С того момента, как увидел солнечный луч, я стал ежесекундно наблюдать и другие удивительные явления. Это приводило меня в еще большее изумление, я не переставал плакать и вздыхать, день и ночь проводил в грусти и отчаянии, изо дня на день становился все печальнее. Мудрецы и лекари пытались исцелить меня лекарствами и шербетом, улема[32] и шейхи — молитвами и заклинаниями, талисманами. Но старания их были напрасными. Никто из них не мог разобраться и понять мое разбитое сердце и познать мои плачущие глаза. Я же ничего не мог им рассказать. Так прошли три года. Все это время отец пребывал в горе. Услышав, что в какой-то области есть лекарь или сведущий человек, любым путем привозил его к себе, просил и умолял изыскать средство и снадобье для исцеления моего страдающего сердца. После долгого лечения, видя, что нет никаких результатов, он впал в безысходное горе, отчаяние и безнадежность.