В ответ той прелестнице я сказал:
— О владычица этих мест! Я — чужестранец, скиталец, обиженный судьбой, разлученный с родиной. Прошу вас разрешить некоторое время побыть здесь с вами.
Мудрый старец узнал мой голос и по моему тону, на слух, понял, кто я такой. Он с посохом в руке вышел наружу. Я подбежал к нему и поцеловал ему руку. Он же по-отцовски обнял меня и ласково расспросил о моем самочувствии и положении.
Я ответил:
Кто я? Обиженный судьбой, покинул дом родной,
И как мираж бреду один пустынной стороной;
От родины и от друзей я странствую вдали,
И пьян без всякого вина вином одной любви.
Он провел меня в комнату. Красавица забилась в угол, она слышала и видела нас. Несчастный старец расспросил меня о самочувствии и делах. Я же, придерживаясь мнения, что наставительная ложь лучше подстрекательской правды, не рассказал ему о малике Садыке, а сказал:
— О отец! Я — царевич страны Чин. Ради твоей прекрасной жемчужины я покинул свою страну. Портрет ее я купил у одного торговца и, покинув отца и мать, родных и близких, оставил трон и корону, искал ее в разных местах и уголках земли. И вот наконец я достиг цели, и теперь все в твоей власти.
Старец издал тяжкий, полный страдания вздох и сказал:
— О юноша, дочь мою преследует несчастье и никто не может протянуть руки желания и любви к ней и обнять ее. Беда настигла плод моего сада и никто не сможет снять урожай по настоянию и желанию сердца. Змей стережет это сокровище и никому не дано возможности дотронуться до него. Я спросил:
— И кто же это? Старец заплакал и сказал:
— О юноша! Я — старейшина этого города. Дед и предки мои все были знатными и великими людьми. Когда, после долгих мечтаний, появилось это дитя, няньки и кормилицы старались от всей души и вырастили ее. Она достигла совершеннолетия и по своей красоте и прелести, изяществу и совершенству стала первой среди красавиц и единственной в свое время, так что она стала подобна сказке на земле, и кто бы ни услышал о ней, безумно влюблялся в нее. Падишах города был снисходителен и милостив со мной, поднимал меня в чинах и возвеличивал мое достоинство. У него был единственный сын-красавец, тоже достигший совершеннолетия. Глаза зрячего никогда не видели подобного ему. Он тайно любил мою дочь. Отец его, узнав причину его сердечных страданий, стал срочно готовиться к свадьбе. Он вызвал меня к себе и с глазу на глаз сообщил мне приятную весть. Я очень обрадовался его словам и тоже начал готовиться к свадьбе. Когда были улажены дела с обеих сторон, определили благоприятный час, собрались ученые и образованные люди города и обручили их. Настал вечер привода жениха в дом невесты, и юноша хотел обнять девушку. Когда приближенные вышли из комнаты, оттуда послышались вопли и крики. Приближенные хотели открыть дверь и посмотреть, в чем дело, но сколько ни старались, ничего не получалось. Когда сумятица и тревога достигли предела, дверь взломали и вошли в комнату. Они увидели висящего юношу, а девушка с пеной на губах, с всклокоченными волосами, без сознания, утопала в крови. Падишах, услышав о случившемся и увидя сына мертвым, приказал убить и мою дочь. Опять поднялась суматоха. Падишах, опасаясь за свою жизнь, не стал ее казнить, а велел выгнать из дома вон. В ту же ночь весть о случившемся разошлась по городу. Слуги привели девушку домой.
Так как гибель юноши была связана с моей дочерью, падишах и его подданные стали врагами мне и моей дочери. После окончания траура ученые и избранные, а также народ стали подстрекать падишаха казнить меня и дочь, а добро и дом подвергнуть грабежу. Падишах отправил на это дело своих злобствующих вооруженных воинов. Когда они подошли к моему двору, на них с крыш и заборов посыпались камни. В то же самое время на дома каждого, кто побуждал падишаха на это дело, посыпалось столько камней, что невозможно рассказать об этом. И случилось так, что нападавшие на нас отошли и предоставили нас самим себе. И вот в одну из ночей падишаху послышался голос: «Неужели осмелишься убить их? Чего добился твой сын, будучи в дружбе с ними, и чего ты увидишь, враждуя с ними?» Со страху падишах занемог и возлег на ложе недуга. И он болел до тех пор, пока не поклялся отказаться от казни и грабежа. Однако постановил, чтобы мы не выходили из дома. Звездочеты и мудрецы сказали падишаху, что на город напали джинны и болезнь падишаха произошла от них. После долгих советов и обсуждений предусмотрительные люди решили, что кори — чтецы Корана — будут день и ночь повсюду творить и читать вслух молитвы. В особенности же читать на стенах и воротах дворца. Так вот и идут годы. Я до сих пор не знаю причины этой напасти. Знаю лишь одно: однажды я с сотнями мольб обратился к дочери и спросил ее: «Известно ли тебе что-нибудь?» Она ответила: «В брачную ночь, когда юноша хотел сблизиться со мной, мне показалось, что потолок комнаты треснул и появилась какая-то группа людей. Они поставили на пол трон, весь украшенный драгоценностями. На троне сидел человек, от лица которого исходило сияние. Сопровождавшие его имели странный вид. Это очень испугало меня. Сборище кинулось на юношу, а тот человек бросился ко мне. Со страху я потеряла сознание и больше ничего не помню и не знаю. Одно лишь запомнилось мне, что ноги их напоминали бараньи копытца...»
О, юный чужестранец! После этого я потерял все свое состояние и богатство, друзья покинули меня, работники и слуги разбежались кто куда. Я же приютился в уголке развалившегося дома. Кто остался со мной и никуда не ушел, так это моя дочь. Мы оба столько плакали о нашем бедственном положении, что каждый, кто проходил мимо нас, не мог сдержаться от слез. Я же ослеп от плача. Строения и дом разрушились, превратились в развалины. Я, сколько мог, держался. Все свои запасы за бесценок отдавал людям и покупал хлеб, тратил на дочь. Наконец все иссякло. Я же, больной, разбитый, с посохом в руке вышел наружу и таким образом, как ты видел, стал добывать пропитание. Жители, опасаясь гнева падишаха, боялись даже сочувствовать мне. А были и такие, которые камнем тяжкого слова разбивали мое сердце и ногтями грубости терзали раны моей памяти и посыпали их солью языка упреков.
Бывало, что иногда какой-нибудь чужестранец из сострадания давал мне фулус или дирхем[42]. Во всяком случае я добывал хотя бы кусок сухого хлеба и так проводил день. Давно я мечтал о вкусной пище. И дочь моя обносилась. И вот наша мечта с твоей помощью исполнилась. И теперь, сынок, если бы я не боялся за твою жизнь, честное слово, отдал бы свою дочь тебе в служанки. Но нехорошо быть причиной пролития крови такого юноши, как ты. Будет лучше, если ты, зная о такой напасти, не накличешь ее на себя и покинешь эту долину!..
Я сказал:
— О друг! Слова твои благостны...
Если друга узнал я — любая беда не страшна,
Даже если настигнет — при нем как подарок она.
Владыка! Я стал умолять его, но старец не соглашался. Так прошел день. Огорченный, я прочитал за него молитву и отправился в караван-сарай. Муборак от радости не вмещался в своей коже. Я же не различал головы от ног. С одной стороны радостные грезы о любимой, с другой — чем может закончиться это дело. Я разжигал в себе воображение и говорил: «О сердце! Что мне делать? Вдруг старец не согласится? А если согласится, как мне перехитрить Муборак, если он захочет отдать девушку малику Садыку? Предположим, я смогу его уговорить или отстранить, как мне быть с джиннами? Если джинны одолеют, обязательно причинят мне зло и, не успев соединиться с ней, я лишусь жизни. Если останусь в этом городе, возможно, я и смогу избежать зла от джиннов, но какой-нибудь недруг донесет падишаху, и я попаду в руки злодея-правителя...»
Я проплакал всю ночь до самого утра. На следующий день пошел на базар и купил для красавицы и ее отца одежду, еду, разнообразных фруктов и направился к предмету моих мечтаний. Старец любезно встретил меня и после приветствий сказал: