— Ах, впитываются! — подхватил инспектор, поняв, что означало мудреное слово. — Да-да: всё верно! Для хранения такого большого количества фальсификата лучшего места не найти: молочная ферма — отличное прикрытие. А ферма Лидии Захаровны — особенно!
— Почему это — особенно? — даже искренне оскорбилась вдова, позабыв, что речь вообще-то шла — ни много и ни мало — о ее собственной преступной деятельности. — С какой такой стати?
— Да потому что у вас тут полный набор, — объяснил инспектор. — Молоко, известь, навоз… это всё то, что прекрасно впитывает пары спирта, особенно в небольших концентрациях.
Глаза вдовы сделались навыкат: похоже, если она и устроила склад фальсифицированного ею вина именно на ферме, то вовсе не потому, что знала о специфических свойствах извести, молока и навоза.
— Что за чепуху вы тут городите! — почти что басом воскликнула она. — Жулик! Мошенник!
И снова инспектор попытался спрятаться за Петром Васильевичем, Константином и Михаилом Георгиевичем. И снова все трое отшатнулись.
— Стойте, где стоите! — потребовал Петр Васильевич. — Никто вас не тронет!
Инспектор с сомнением посмотрел на грозную даму, в тот самый миг засучивавшую рукава старомодного вязаного платья, но всё же остался стоять там, где ему указали.
— Как вы в яму-то угодили? — переменил тогда тему Михаил Георгиевич.
— Она меня столкнула!
— Ничего я его не толкала!
И в самом деле: было понятно, что вдова, какою бы мощной и сильной они ни казалась с виду, никак не могла не только столкнуть инспектора в выгребную яму, но еще и привалить его сверху огромными бочками. А куча обломков вокруг? Не вдова же разбила одну — а то и больше — из этих бочек, да так, что часть ее — доска — взлетела под потолок и, оборвав электрическую проводку, повисла на осветительной балке?
Нет: вдова всё это проделать не могла.
Инспектор, видя сомнения на лицах и Михаила Георгиевича, и Петра Васильевича (Константин, так тот и вовсе открыто и насмешливо улыбался), понял, что непосредственно на Лидию Захаровну вину за приключившееся с ним несчастье спихнуть никак не получится, и переменил «показания»:
— Ну, не сама она, конечно, а ее корова.
— Корова! — изумился Петр Васильевич.
— Корова! — как эхо, отозвался Константин.
Тут у Михаила Георгиевича сложилось стойкое ощущение дежа вю: оставалось, чтобы он сам посмотрел на коров и что-нибудь сказал — не очень оптимистичное!
— Да разве корова способна на такое? — вымолвил он, ощущая странную неловкость.
— Её, — немедленно ответил инспектор, — еще как способна!
Все посмотрели на вдову, но та не спешила с разъяснениями.
Лидия Захаровна внезапно понурилась: произошедшая в ней перемена была настолько разительной в сравнении с ее вот только что боевым задором, что произвела на всех впечатление. Каждый почувствовал приближение чего-то… вот именно того, что с самого начала и ожидалось — страшного, даже ужасного. Это было очень неприятное чувство. Под его влиянием у всех на головах волосы дыбом встали!
— Ну! — не выдержал первым Петр Васильевич. — Говорите: что это за корова такая?!
Вдова вздохнула:
— Как вам сказать? Даже не знаю… в общем…
— Да говорите же!
— На днях из деревни мне привезли…
— Что?
— Кого?
— Её.
Вдова отступила в сторону и несколько раз щелкнула пальцами.
Из полной темноты неосвещенного угла на трепетавший свет импровизированного факела начала выползать огромная тень.
Петр Васильевич, Константин и Михаил Георгиевич попятились.
Инспектор, уже знавший, что выйдет из тени, не попятился: он быстро-быстро засеменил и на этот раз сумел-таки укрыться за чужими спинами!
Пролетела еще секунда. А потом на свет показалась корова. Огромная как башня. Размеров совершенно невероятных. Но самый ужас заключался не в этом. Самый ужас заключался в том, что рядом — спокойно; как ни в чем не бывало — вышагивала маленькая девочка.
Девочка — лет пяти, не больше — спокойно шла рядом с чудовищем. А чудовище, тоже никого и ничего не смущаясь, ласковым, с поволокой, глазом косилось на девочку, словно на собственную дочь или на существо, охранять которое оно, чудовище, было призвано.
Михаил Георгиевич ойкнул и, круто повернувшись к инспектору, всё еще державшему в грязной руке грязную флягу с разведенным спиртом, вырвал у него драгоценный сосуд. В одно движение смахнув с него пробку, он сделал огромный глоток: не вечер, а фантасмагория какая-то!