— Поразительно! Изумительно!..
От «небес» недоумевающий врач перевел глаза под ноги. И совсем растерялся…
Нет, это непостижимо!.. Неужели бесконечные падения отразились на его зрении? Или на мозгу? — в лобной части помещаются зрительные центры. Нет. Насколько помнится, лбом ему еще не приходилось преодолевать препятствий. Нужно думать, что зрительные центры в порядке… Вот задача!..
Почва состояла из прозрачных, как бы роговых, многогранных плит, плотно пригнанных друг к другу и обильно смазанных жиром; почти на каждую плиту приходилась одна бамбукообразная былинка, которая, если бы стояла прямо, превосходила бы врача своей длиной в три раза; но все былинки почти лежали на земле, точно ураган пронесся недавно и смял их.
— Ни-че-го не понимаю! — беспрестанно восклицал врач, бредя все дальше и дальше — к тому месту, где столь удачно обрушилось в свое время «небо»; и набрел наконец на раздавленное животное, плавающее в лужах собственной крови.
Новое зрелище породило новую растерянность.
— Ни-че-го не понимаю!..
И лишь когда Скальпель залез случайно в одну из кровавых луж и обнаружил в ней новое животное, похожее на безглавого удава, которое извивалось судорожно в предсмертной агонии, — только тогда внезапное просветление осенило его…
— Ба!.. Да ведь это — спирилла!.. Спирилла, вызывающая у человека возвратный тиф… А так как она может жить только в двух организмах, в человеческом и… вшином, то… враг, преследовавший нас вчера — самая настоящая платяная вошь! И то, что обрушилось на нее, не что иное, как палец! Ха-ха-ха!.. Значит, мы находимся на коже человека!.. Вот дуракус! Не сообразил сразу… Конечно, конечно; теперь все ясно… Подземный гул — это работа сердца, журчание крови в сосудах, деятельность легких… Плитообразность почвы — не что иное, как клетки покровного эпителия; бамбук — пушок, покрывающий кожу; небо — полотняная рубаха… Ха-ха-ха!.. Товарищ Даниленко! Товарищ Даниленко!..
Нужно сказать, что Скальпель свои мысли привык всегда облекать в слова и делать общественным достоянием, т. е. выражать вслух, вне всякой зависимости от наличия слушателей; а Николка, давно проснувшийся и не любивший без острой надобности покидать лежачее положение, наблюдал за ним еще с того момента, когда он благодушно поглаживал лысинку. Страшная обстановка смущала Николку не менее врача, а самое главное — мешала ему снова погрузиться в сладкий сон. Последнее было досадней всего, ибо мягкая и теплая почва, однообразный и ритмичный, как стихотворение старого поэта, гул, отсутствие пыли и ветра действовали как нельзя более усыпляюще… Теперь, когда врач, просветленный встречей со спириллою, просветил невольно и его, можно было закрыть глаза и с чистым сердцем использовать удобный момент, столь редко встречающийся в этом миру.
— Товарищ Даниленко! Даниленко, э-гой!.. Знаете, где мы находимся?..
Еще бы не знать! Николка превосходно знал это, но не любил два раза выслушивать одно и то же.
Не получив никакого отклика, врач, однако, не расхолодился, а с прежним исследовательским пылом направил свои стопы в другую сторону, туда, где почва круто поднималась, увенчанная, как казалось, бором тысячелетней давности.
— Это, конечно, кожная растительность, — сказал он и тем не менее решил ее исследовать, имея тайную надежду найти там что-нибудь съедобное.
В одном месте, у подошвы бора, на холме «небо» почти соприкасалось с «землею». Этот пункт мог послужить хорошим окном в потусторонний мир. Врач скоро достиг его. Не стоило больших трудов подтянуться на руках и пролезть в четырехугольный провал.
Собственно, ничего нового и интересного в «заоблачном» мире не оказалось: та же падающая пыль, буреносный ветер и сине-фиолетовое небо. Но врач имел способность в старом отыскивать новое и везде находить материал для просветительной деятельности. И здесь он нашел его: над «небом», иначе, над рубашкой, воздух искрился мелкими прозрачными шариками; это был туман, сырость, характеризующие плохо вентилируемую комнату.
«Вот где гигиена плачет», — с профессиональной скорбью подумал врач, прыгая вниз в твердом намерении немедля призвать друга к «окну» и прочесть ему утреннюю лекцию.
Лекция, однако, не состоялась.
Слишком резко повернувшись в ту сторону, где остался Николка, и в просветительном энтузиазме не заметив рядом большой ямы с обрывистыми жирными краями, Скальпель скатился вниз, как на лыжах, бережно храня на устах улыбку, предназначенную для друга. Все-таки он успел что-то крикнуть. В этом было его счастье.